– Беги, – одобрил Хатун и принялся стаскивать с себя бронь.
На душе было легко и спокойно. Большое дело сделал – любовь свою отстоял.
С тем и полез на печку. Хорошая, тёплая овчина, Ефимка постель нагрел.
* * *
Проснулся с улыбкой, с хрустом потянулся. Староста, видать, давно вернулся, возле печи вязанка дров. На столе в деревянной миске какое-то варево.
Хатун натянул сапоги, глянул на сложенные на лавке доспехи и разочарованно присвистнул. «Эко извозился! Надо было вчера чистить, а ныне печенежская кровь глубоко в кожу въелась». Со вздохом пошёл на двор, долго бронь тёр рогожей, полировал стальные пластины. За работой и полдень встретил.
Ну, пора и к Жёлудю наведаться. Человек он правильный, не должен в уговоре вспять повернуть. Однако надо по местному обычаю о сватах озаботиться. Хотя, кроме Ефимки более и сыскать некого. А кого в подручные взять – староста и сам определит.
Хозяин встретил его, сидя за столом. Под глазами круги, плечи понуро опущены. Видать, не спал. Перед ним кувшин зелёного стекла с узким горлом, пустая кружка.
«Горе заливает, что ли?»
Увидев гостя, махнул рукой, приглашая садиться.
Молча до краёв наполнил кружку, подвинул Хатуну.
Хузарин сел:
– Благодарствую.
Выпил до дна, похвалил:
– Отменное вино. Лучше вчерашнего…
– Лучше, – согласился Старый Жёлудь и отвернулся.
Помолчали. Хатун не лез в разговор, понимал: не люб такой зять Жёлудю, только деваться некуда – слово дал.
– Пойдём на воздух, – неожиданно предложил кожевник. – Всю ночь здесь сижу. Ноги хоть разомну. – Вылез из-за стола, толкнул кулаком дверь. Хатун последовал за ним.
Шли долго. Хозяин впереди, гость сзади.
– Куда идём? – не выдержал хузарин.
– Уже пришли, – ответил Старый Жёлудь и обвёл рукой окружающий лес. – Чуешь, тишина какая? Птица голос не подаёт, лист древесный не дрожит. Заповедное место. Сюда Мара приходит. Покидает ледяные чертоги, садится на тот пенёк, песню напевает и прядёт пряжу судьбы…
– Мара? Марена, что ли? Откуда знаешь, что приходит?
– Видел её, – со вздохом ответил кожевник и пристально взглянул в глаза Хатуну. – Говорил с ней. Она мне судьбу открыла. Слышишь, шепчут? Это духи-моры слова её повторяют.
В голове у хузарина действительно шумело. То ли вино дюже хмельное, то ли впрямь заколдованное место. На лбу выступил пот. Лицо Старого Жёлудя расплывалось, дрожало, словно отражение в воде. Ноги вдруг отяжелели, подломились. Он рухнул на колени, а потом и вовсе завалился на спину.
Кожевник навис над ним, заговорил быстро, отрывисто, словно боялся, что не успеет всего поведать:
– Не могу я отдать тебе дочку. Другая у неё судьба. Не знаю, счастливая или нет, только с тобой у неё и вовсе светлого пути не будет. У кметей век недолог. Сам бы погиб и её погубил. Не гневайся на меня, витязь. Ради кровинушки против