Я научила женщин говорить. Анна Ахматова

и знает, что если ему не «гореть», то и не «петь». Свою обреченность «гореть» Ахматова, как и всякий поэт, принимает раз и навсегда. В этом отношении первый, сказавший, что поэтом нельзя «сделаться», не договорил до конца: поэтом нельзя сделаться – и нельзя перестать быть. Кто в этом огне начал гореть – сгорит до конца.

      Но «петь» он может и отказаться. Потому-то Ахматова не молится: «Угаси это пламя, Господи», – а только просит:

      Дай мне выпить такой отравы,

      Чтобы сделалась я немой...

      То есть: пускай я сгорю, но – молча. <…>

      Анна Ахматова – поэт, и сама она свой долг выполнит, сгорит до конца. Но суждено ли ей сознать, что пора ей переменить голос ее песни, к костру своему позвать только тех, кто готов гореть, горящих, а не охладелых, голодных вечным духовным голодом, а не пресыщенных, довольных, благополучных?

      У Ахматовой, действительно, «бесславная слава», похожая на моду. Если модниц и модников прогонит она прочь от себя, то эта слава смоется забвением, воистину «осиянным». Говорю это потому, что люблю Ахматову, а поклонников ее не люблю».

Владислав Ходасевич. «Бесславная слава». 1918

      Июль 1914  

      I. «Пахнет гарью. Четыре недели...»

      Пахнет гарью. Четыре недели

      Торф сухой по болотам горит.

      Даже птицы сегодня не пели

      И осина уже не дрожит.

      Стало солнце немилостью Божьей,

      Дождик с Пасхи полей не кропил.

      Приходил одноногий прохожий

      И один на дворе говорил:

      «Сроки страшные близятся. Скоро

      Станет тесно от свежих могил.

      Ждите глада, и труса, и мора,

      И затменья небесных светил.

      Только нашей земли не разделит

      На потеху себе супостат:

      Богородица белый расстелет

      Над скорбями великими плат».

Июль 1914

      II. «Можжевельника запах сладкий...»

      Можжевельника запах сладкий

      От горящих лесов летит.

      Над ребятами стонут солдатки,

      Вдовий плач по деревне звенит.

      Не напрасно молебны служились,

      О дожде тосковала земля:

      Красной влагой тепло окропились

      Затоптанные поля.

      Низко, низко небо пустое,

      И голос молящего тих:

      «Ранят тело твое пресвятое,

      Мечут жребий о ризах твоих».

20 июля 1914

Слепнево

      «Надо ли говорить, как вовремя пришли к читателю ее стихи; поэзия больше других искусств школа чувства, и строки, ложившиеся на душу читавшим Ахматову, закаляли их души для противостояния натиску пошлости. Сопереживание личной драме прибавляет стойкости участникам драмы истории. Не за афористическое изящество тянулись люди к ее стихам; это была чисто инстинктивная реакция. Людьми двигал инстинкт самосохранения: грохочущая поступь истории слышалась все ближе и ближе.

      Ахматова услыхала ее загодя: глубоко личный лиризм «Белой стаи» уже оттенил мотив, вскоре ставший с ней неразлучным,– мотив подспудного ужаса. Умение сдерживать страсти романтической натуры пригодилось, когда все затопил страх. Страх проникал в поры