– Чего прикажете? – спросил меня подошедший официант не слишком приветливым голосом. При этом он смотрел в сторону компании подгулявших моряков, одетых в синюю форму. Это была, судя по их одежде, команда с торгового судна, занимающегося доставкой древесины на эту отдаленную планету.
– Деревяшки? По слухам, ребята не из числа мирных выпивох, – сказал я официанту, кивая в их сторону. Моя осведомленность, говорящая о том, что я местный, а не какой-нибудь там залетный вояджер, смягчила его взгляд, который он наконец-то обратил на мою персону. А когда я попросил коктейль «Моя Марита», самый дорогой, его взгляд стал почти дружеским.
Мы с Иваром всегда встречались в подобных заведениях, на какой бы планете это не происходило. В таких местах можно было чувствовать себя в безопасности. Во-первых, потому, что в районе, прилегающем к портам, полиция, а уж тем более разведка, не совали свой нос, справедливо опасаясь конфликтов и с местными жителями, которые их на дух не переносили, и с задиристыми моряками. Музыка в стиле хох-панч создавала впечатление уединенности – хотя народу здесь хватало, ее фон был достаточным, чтобы свободно разговаривать, не боясь, что тебя слышат за соседним столиком. А бегающие по стенам цветные огоньки так искажали лица сидящих в полутемном зале людей, что мама родная не признает. Я сидел, потягивал коктейль и ждал моего друга детства. Это была наша ежегодная встреча – с тех пор как мы покинули стены исправительного детского учреждения на Песталоцци, прошло уже несколько лет, ни один год не обходился без этой встречи, хотя нам с каждым разом было все труднее соблюдать эту традицию – Ивар стал вольным торговцем, а я закончил специальные курсы и какое-то время работал в разведке, в качестве практиканта, но потом решил, что эта работенка не по мне. Так что, когда настало время решать, остаюсь я или нет, я вдруг изумил комиссию своим отказом. Такие вещи с рук не сходят, но мне повезло – похоже, они сочли меня полным и безопасным придурком. Навыки, приобретенные во время практики, очень мне пригодились – я владею почти всеми видами оружия, хорошо знаю межгалактическую историю, могу водить любой корабль, сделать мелкий ремонт и так далее. А опыт довольно специфических путешествий обогатил меня хорошим знанием космоса. Я считал себя никому ничем не обязанным именно потому, что в детстве прошел исправительное заведение без всякого на то повода, если не считать того, что, оставшись сиротой, совершил пару мелких правонарушений. Но в то время законы были куда как более строгими, чем сейчас, шли войны, и никто не хотел усыновлять сирот. Нас было на Песталоцци две сотни отчаянных парней и девчонок, и с нами хорошо поработали, но из меня вытравить любовь к свободе менторам не удалось – эта любовь сидела у меня в печенках, и я в конце концов стал тем, кем стал.
Карилла вовсе не была сироткой, вроде нас – ее папочка служил в военной разведке. Это я узнал уже потом, когда сам там очутился, а тогда мы считали Камиллу такой же, как и мы. За что она туда попала, я не знаю. Это был последний год нашего там пребывания, и она прошла ускоренный исправительный курс, по-видимому, успешный с точки зрения воспитателей. То, что ее папаша был шишкой в разведке, сильно охладило мое чувство к ней. Она ничего так и не поняла, когда я отказался работать с ней в Организации. Я до сих пор вспоминаю, как она ударила меня по щеке и плюнула в лицо, когда узнала о моем отказе. Она расценила это как предательство по отношению к нашей, видите ли, любви.
Я вытянул ноги под столиком – усталость после перелета давала себя знать – и незаметно потянулся, растягивая мышцы. Ивар задерживался, и это начинало тревожить. В последнее время мне казалось, что меня пасут, как какую-то овечку каждый раз, когда я прилетал на эту планету, заменившую мне Землю. У меня остро развито чувство преследования, иногда я думаю, что эта чувствительность и была причиной приглашения на работу, от которой я сумел отвертеться. Больше всего бесило то, что никаких преследователей обнаружить не удавалось, как я ни старался, хотя иногда волосы на макушке вставали торчком от направленного мне в спину внимания.
Она подошла сбоку, когда, после очередной короткой паузы музыка снова загремела – это была чрезмерно накрашенная блондинка с очаровательной мушкой на верхней губе и фосфорцирующими веками – последний вопль местной моды.
– Потанцуем, морячок? – сказала она, наклонившись так, что груди едва не вывалились из платья. Я только собирался вежливо послать ее подальше и подбирал подходящие случаю слова, как она шепнула мне, все так же призывно улыбаясь:
– У меня для тебя записка, морской козел.
На колени мне упал комок газеты, который я мигом подобрал, после чего, пылая вполне оправданной жаждой реванша за “козла”, сказал:
– Мне пора идти, а то бы с удовольствием отделал тебя, козочка.
И быстро сунул ей пол-палладия, чтобы ее труды не пропали даром, или чтобы она не вздумала обидеться и позвать своего сутенера. Убедившись, что красотка пристроилась к какому-то алкашу, я поднялся и направился в туалет, где развернул комок бумаги. В нем оказалась записка от Ивара – это его рука, хотя буквы были, словно строй межпланетных десантников на завершении ежегодной встречи – вкривь и вкось. Ивар