Коваленский слушал внимательно и не перебивая. Свою сигару он тоже отставил. «Тоже скверной пришлась?» – язвительно подумал Райский, когда закончил свое признание.
– А все потому, что вы уединенно живете, – сказал Коваленский, – вот вам в голову мысли и лезут. А вы бы в гости почаще ходили по вечерам. Там в картишки, там винишко – вот и заняли бы себя.
Райский усмехнулся.
Усмехнулся и Коваленский.
– А если серьезно, – продолжил он, – если серьезно, то уезжайте. Нечего вам делать в нашем городе. Вы сгниете здесь заживо, ей-богу.
Райский взглянул с удивлением.
– Не удивляйтесь, не удивляйтесь моим речам, – улыбнулся Коваленский. – Они мной выстраданы, и я имею на них право. Вы никогда не приглядывались к моей фамилии?
Райский пожал плечом.
– А почему я должен был к ней приглядываться? А! Или вы имеете в виду, что вы – поляк? Что ж, ваша нация действительно многострадальна.
Коваленский досадливо махнул рукой.
– Какой я поляк, я – русский! Не с того боку вы на мою фамилию посмотрели: она вовсе не польская. А может, и польская, но я – точно не поляк! Я совсем о другом. Отсеките от моей фамилии первые четыре буквы – и что получится?
– Э-э, Ленский?
– Вот именно! Обнаружив в юности эту занятную игру букв, я на протяжении всей жизни сравнивал себя с Ленским из «Евгения Онегина». – («Как я себя со своим однофамильцем из Гончарова!» – потрясенно подумал Райский.) – И я проигрывал ему по всем статьям. Помните, как про него пишет Пушкин? – Коваленский подошел к книжной полке, взял один из томов и, быстро найдя нужное место, прочитал: – «Красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной привез учености плоды: вольнолюбивые мечты, дух пылкий и довольно странный…»
– «…Всегда восторженную речь и кудри черные до плеч», – заключил Райский эту онегинскую строфу: он хорошо знал Пушкина.
– Да-да! – кивнул Коваленский. – «И кудри черные до плеч»! – Он громко захлопнул книгу. – Мало того, что учился в Германии, поэт и философ, так еще и кудрявый! А у меня волос рано начал редеть, а теперь, как видите, совсем уж облетел с моей головы.
Коваленский с грустной улыбкой провел ладонью по своей лысине. Райский и не подозревал, что отсутствие волос так его печалит. Впрочем, это было самое малое, что его печалило.
– Я же дальше нашего губернского города никуда не выезжал, стихов писать сроду не умел, философия всегда вызывала у меня только зевоту и головную боль. Лаской дев, – Коваленский покосился на дверь, не слышит ли жена, – лаской дев моя душа, в отличие от души Ленского, тоже не была согрета.
– А как же?.. – Райский кивнул на дверь, тоже имея в виду супругу Коваленского.
– Женился я не по любви, – возразил тот, – а просто потому,