*
– Если шипы длинные и глубоко воткнулись, лучше разрезать раневой канал, а потом промыть. Столбняк и газовая гангрена – не тот опыт, которого мне бы хотелось, – говорил Эйзен слабым голосом.
Он лежал на животе, подстелив под себя застиранную тряпку и руководил собственным исцелением.
Джафар, как и многие люди его склада, был остро сентиментален, и теперь волны глубочайшей жалости к Эйзену терзали его при переходе от одной процедуры к другой. Поначалу даже мутило, но потом он сосредоточился на задаче, и прошло.
– Сначала я не сходил с тропы, – досадуя на себя, рассказывал герцог, – но потом увидел бархатницу, хотел глазки посчитать, а они мелкие… не смотрел под ноги и попал в осыпь.. Начал тормозить спиной об камни и колючки… доехал до края обрыва. Внизу пропасть. Вставать нельзя, потому что ещё полметра и сорвусь. Долго думал о жизни и бесславных вариантах ее завершения. Но верил… что ты меня найдешь. Если бы не верил, наверное, не ждал бы…
– Дурак.
В этот момент можно было бы соврать, что Джафар что-то чувствовал. Ведь снились же ему сторны, может, и Эйзен, попавший в беду, каким-то образом пробился бы в его телепатический канал.
Но ничего такого Джафар припомнить не мог. Просто совпадение, что он пришел именно сегодня.
Отставив пустой пузырёк с перекисью, он взял иглодержатель, зарядил иглу.
– Сейчас больно будет. Тебя же, балбеса, на четверть длины шить надо.
– Я потерплю.
…Глядя на зашитого и заклеенного в разных местах Эйзена, присохшего к пропитанной кровью и перекисью тряпке, Джафар, никогда особенно не увлекавшийся медициной, ощутил не только ужас, но и гордость за дело своих рук.
– Я сделал со всей возможной аккуратностью, – сказал он. – Но на заднице шрам все равно останется. Туда, считай, каменная стрела воткнулась. Но ты там можешь ещё одну татуировку сделать… А эту-то ты как пережил?
– Вколол препарат и сделал. Правда, заживало долго, но девушкам нравится.
Эйзен, аккуратно завернувшись в простыню, встал и начал отдирать от себя подстилку.
– Я тебе руки не обработал, – вспомнил Джафар, глядя на бледного, похожего на кокон герцога.
– Ну это я сам, – Эйзен сделал шаг и пошатнулся.
– Нет уж, – сказал Джафар. – Ты сесть можешь?
Герцог сел. Это было так больно, что у него снова потекли слёзы.
Опустившись на колени, Джафар взял его стёртые о камни руки и осторожно оттирал их перекисью, капая на себя и на клеенку.
Года в четыре он был жесток: кидал камнями в птиц и убивал лягушек. Потом мать научила его сопереживать всему живому, и он стал таскать домой котят и птенцов. Он спасал все, что видел. Когда отец его женил, Джафар очень сильно пытался понравиться собственной жене: перечитал массу книг на тему как доставить женщине удовольствие в постели, весьма в этом преуспел и даже научился отличать