Таким образом, знаковые структуры еще более упорядочивают хаотическую материальность телесных интенсивностей и помогают утвердить субъекта в сфере языка и культуры. Вхождение в символический порядок позволяет разрешить Эдипов комплекс (а именно, идентификацию нарождающегося субъекта с желанием (материнского) другого) через институт отцовского закона и ключевые означающие, которые Лакан называет «Именем Отца». Таким образом, логика требования, присущая первичному нарциссизму Воображаемого, нюансируется метонимией желания в означающих (Эйерс 2012, 42).
Возникнув в Символическом, субъект обретает свободу в сети Индры, состоящей из означающих и означаемых, если воспользоваться терминологией Соссюра (Homer 2005, 38). Однако пребывание внутри порядка Символического всегда ограничено самим означающим, поскольку это желание кого-то другого (Имя Отца), обрамленное синтаксисом, грамматикой и пунктуацией, свойственными тому, как этот «кто-то другой» их применяет.21 Монкайо продолжает:
«Детерминизм и отчуждение, производимые языком и языком как Другим по отношению к самости или эго, должны быть поняты как функция воображаемых отношений, которые эго имеет с языком и Символическим. Для эго, желающего быть хозяином в собственном доме, язык и бессознательное предстают как обременительная, эгодистоническая, порождающая симптомы определяющая структура. Эго хочет заявить о своих небольших притязаниях на Символическое, говоря: «Я говорю, следовательно, я есть», тогда как с более широкой точки зрения эго – лишь капля или, самое большее, волна в огромном океане исторического и символического опыта (Другого). (Монкайо 2012a, 132)
В рамках символического Другого субъект – не более чем метафора и имя по отношению к другим метафорам и именам. В силу идентификации субъект усваивает тот или иной аспект или черту другого субъекта, выстраивая таким образом корневище означащих-в-отношении,22, которое самоподдерживается. Однако даже такое обилие означающих, субъективностей и способов бытия, с которыми можно идентифицироваться, не удовлетворяет субъекта. Вскоре обнаруживается, что символического отца, как и воображаемой матери, тоже не хватает. Монкайо отмечает, что Лакан находит поддержку концепции символического отца в Священном Писании. Символический отец Библии либо не отзывается на имя, либо является безымянным, либо отвечает буквами, значение которых неясно (Сафран 2003, 380/446).
То, что завершает субъекта, – это именно та точка невозможности, повторения и настойчивости, которая сопротивляется любой интерпретации (Эйерс 2012, 45). Непрозрачное и таинственное переплетение, где сетка означающих образует «пуповину», непроницаемую для дальнейшего анализа, – это область Реального.
В восемь лет, твердо решив покончить с болезнями всех мастей, я начал просыпаться рано,