– Как обитель устраивали, как первый храм, Преображенский, ставили, знаю, насчет чудес ничего не слыхивал.
– Как же, святые – да без чудес?
– Высоко ж они лезли, чтобы пообедать, – шепнул Федька Мите. – Скорее бы Архангельск. Дядька Василий говорил – там дня два или три проведем. Надоела мне эта барка!
– Да и мне, – признался Митя.
Мальчишки все уже облазили, со всеми перезнакомились, за рулевые весла подержались, баек о плаваниях вдоволь наслушались, и им, понятное дело, стало скучно.
Барка неторопливо продвигалась к речному устью. Двина разлилась широко, от берега до берега – не меньше версты, и берега самые обычные, невысокие, покрытые кустами, не то что прежние грозные обрывы. Потом, правда, были еще пороги, не слишком опасные, и правый берег так вознесся вверх, что получились настоящие белопесчаные горы.
Вскоре возник спор – от пристани села Черевково отошла барка, груженная коровами и бычками, которых везли на продажу в Архангельск, и дядя Авдей ни за что не желал уступать ей фарватер. Ему удалось поймать ветер, и мычащие коровы остались позади.
– А вот попрыгали бы они в воду, то-то было бы весело, – сказал Федька. – Ты, Митька, видел, как коровы плавают?
Митя даже испугался – ему стало жаль скотинку.
А потом вдруг начался сильный дождь, и все трудники, да и матросы тоже, забились в тесные казенки, на палубе остались только рулевые.
Славников, перепутав эти плавучие хижинки, заскочил туда, где ночевали женщины, а потом и они вбежали, выйти он уже не смог.
Разговоры у них были женские. Так Славников узнал, что Лукерья не столько отпросилась на год в трудницы, чтобы вымолить дитя, сколько сбежала от мужа, и тот, поворчав, поневоле отпустил, хоть и ругался, Арина же, напротив, тайно ушла от нелюбимого и злого мужа и в Вологду пробиралась чуть ли не волчьими тропами.
– Детки уже не малые, сами ложку до рта донесут. А догонит – еще дальше уйду, – пообещала она. – К поморам, к чухне, да хоть к черту лысому, лишь бы его, постылого, не видеть!
– Не смей черта кликать! – возмутилась Федуловна. – Ты так и в обители опозоришься, выгонят!
– А я в обители и сама не останусь, я на варницы попрошусь, я знаю, там стряпухи нужны. Дома я на семью из одиннадцати рыл стряпала – уж как-нибудь управлюсь!
Раньше Славников старательно отворачивался от женщин, теперь поневоле выяснил: Арина – бойкая и плечистая, Лукерья даже пошутила, что ей только в одиночку с рогатиной на медведя ходить; Лукерья же – та смирная, желающая набраться святости от бабки Федуловны, которая учила ее странным молитвам, которых ни в одном молитвослове не сыщешь; Катюша… Катюша вроде и смешлива. Однако не проста. И в ее памяти хранятся стихи. Не деревенские песенки, а именно что стихи. Когда Федуловна пожаловалась попросту, что от каши у нее брюхо пучит, Катюша вдруг отвечала строчками неведомого сочинителя:
– Не