Люди приглушенно загомонили, остерегаясь громких речей и криков. Коллективный разум очереди сознавал, что шум сейчас поднимать не нужно, звать милицию нельзя. Иначе лавку прикроют до завтра и хлеба не будет.
– Да всыпать горячих этим шпиёнам! От горшка два вершка, а туда же – в троцкисты.
– Правильно там все написано! – в сердцах сказал тот же рабочий. – Зарплату задерживают, жратва из магазинов исчезла. Вот и выполняй план на заводе. Тут не о плане думаешь, а чем семью кормить, во что детей одеть-обуть.
– Как надоела такая жизнь, – вздохнула женщина в пальто с аккуратными заплатами. – Пасха скоро, куличи надо печь, а муки не достать. В очередях не постоишь полдня, останешься голодным…
– Сестра пишет, в деревне колхозники мрут, – прошамкала старуха рядом с ней.
– Развелось подлецов, – громко произнес человек с портфелем в руке. – Но ничего, НКВД не дремлет.
После этого выступления очередь настороженно притихла. Люди прятали друг от друга глаза, делали вид, что ничего не слышали. Получали хлеб, спешно уходили. Даже дед-остряк стоял молча. Перед самым его носом фанерная заслонка в окошечке будки со стуком захлопнулась. Хлеб кончился. Занимавшие за стариком стали понуро разбредаться, тихо ругаясь. Но дед сдаваться не хотел. Он забарабанил по заслонке.
– А ну давай хлеб! – закричал он на высунувшуюся голову продавца. – Не то я щас вот эти бумажки снесу куда надо. Заявлю, что вы на эту контрреволюцию злостно не реагируете. А может, и сами развесили!
Рука старика показывала на стену с листовками. Заслонка опять опустилась, через секунду из будки вышел мужик в халате. Прочитал ближайшее воззвание, сдернул листок и ушел обратно в лавку. Окошечко отворилось, оттуда показался большой волосатый кулак.
– Сам снесу!
– Э-эх, – загрустил старый и поплелся по улице.
Варвара Артамонова успела получить хлеб. Без всякой мысли о том, что видела и слышала в очереди, она месила уличную грязь на окраине города и лишь твердила про себя: «Слава Богу!» У пожарной части ее обогнала телега, окатила юбку мутными брызгами из глубокой рытвины. Возница обернулся.
– Варвара Андревна? Прощения просим. Садись, подвезу. Не побрезгуй.
Узнав Степана Зимина, девушка инстинктивно подалась назад. Но соблазн проехать четыре версты до села, а не бить ноги пересилил. Она робко примостилась на задке телеги, возница тронул коня.
По сторонам дороги потянулись черные бугристые колхозные поля, недавно вынырнувшие из-под снега. Зимин, уставший от молчания, ибо не с кем ему было говорить по душам в его одинокой жизни, пытался наладить разговор. Отчего-то завел речь про листовки с крамолой, которые опять кто-то ночью расклеил в городе.
– Не нра-авится городским советская власть, – с растяжкой произнес он. – Поздно спохватились… – Он оглянулся на девушку и досадливо спросил: – Что ты как язык проглотила? Твой отец не говорил, что ты немая. Подай голос-то, Варвара, коль живая.
Ответ прозвучал не быстро и