«Ладно, потом разберемся», – решил про себя Храмов.
Возвращаясь в избу, он выхватил с баула пару консервных банок – тушенку и сгущенного молока. Старикам, судя по их восторгам, еда геологов пришлась по вкусу. Они все нахваливали содержимое консервных банок. Тогда, как Храмов, в свою очередь, не упускал возможности похвалить их вкусную снедь.
Отведав крестьянских разносолов, Храмов вдруг вспомнил, что в книжке одного сибирского писателя сказано, что здешние жители едят такую травку, которая черемшой называется. Чтоб показаться человеком, подкованным в этом вопросе, он не удержался, и спросил:
– А у вас черемша растет?
– Черемша? – переспросил Иван Тимофеевич. – Как грязи! А, что? Никогда черемши не едал?
– Мы ее в банки закрываем, – сказала хозяйка. И, не успел Ваня и глазом моргнуть, как перед ним выросла на столе мисочка с чем-то ядовито-зеленым на вид. – Ежь! – сказала Анна Васильевна.
– Это не нынешняя черемша. Только прошлогодняя. Новая, иш-шо не наросла. – Вставил свои пять копеек, Иван Тимофеевич.
Храмову хватило одной ложки, чтоб понять, степень своей промашки, с этой книжною подковкою. Покатав во рту горько-соленый комок, он не знал, что делать с ним дальше. Комок застревал в горле, не лез, что называется в горло, отчего лицо его, очевидно, приобрело оттенок переживаемой невзгоды.
Видя человеческие стенания, Иван Тимофеевич, рассудительным тоном, сказал:
– К соленой… еще… надо-ть привыкнуть!
– И-то, правда! Выплюнь, Ваня, ее в помойное ведро! – велела хозяйка.
Потом они стояли вместе с Иваном Тимофеевичем около ворот. Иван Тимофеевич ткнул своей палкой куда-то в зареченскую гриву, и, как человек, чувствующий свою неоспоримую правоту, с патетическими нотками в голосе, говорил твердо, с убеждением:
– Наш чернозем жирный, хоть на хлеб намазывай. Что, ты? Знаменитый алтайский чернозем! Сунь в землю оглоблю – телега вырастет! Мериканцы хотят скупить его. Золотом соглашаются платить. Только нельзя русской землицей торговать. Последнее дело. – Закипая нутром, продолжал старик: – Я за нее кровь свою проливал. Вот эту ногу в 42-м, на знаменитом «Невском пятачке» под Ленинградом, потерял. Слыхал, о таком? – Он постучал костяшкой пальца по своей деревяшке и как-то неприветно, и непримиримо, добавил – Пусть только сунутся сюда…
Незаметно, сзади подошла Анна Васильевна. Она, наверное, давно уже попривыкла к подобным, воинственным речам, поэтому терпеливо дожидалась, пока муж выпустит весь словесный запал, чтоб навести на свое, женское. В этот раз, ей потребовалось, чтоб Храмов помог ей закрыть рамы с помидорной рассадой.
– Пойдем, Ваня, поможешь мне накрыть рассаду, – певучим голосом, говорила она – Чай ночью заморозок будет.
Стояла расчудесная весенняя погода; пели звонко птички. О каких-то там заморозках, не хотелось даже думать.
На немой вопрос Храмова, Анна Васильевна тут же начала с готовностью рассказывать