– Недаром Галич соперник самого Киева, – сказал Игорь. – Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой – могучий князь! Он держит в страхе и венгров, и ляхов[27], и половцев…
Владимир вдруг помрачнел:
– Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останешься, говорит, до самой свадьбы и проследишь, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? – с невесёлой усмешкой спросил Владимир.
Игорь кивнул…
Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день[28]. С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.
За шумным свадебным столом в княжеской гриднице[29] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники[30]… Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.
Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.
«Не унаследует, – думала счастливая Манефа. – Я не допущу этого!»
Среди шумного веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.
Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Игорь часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину, да ещё при этом улыбаться. Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял ему в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во весь голос срамные песни, какие распевают скоморохи.
В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.
Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла ей раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.
– Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, – улыбаясь, молвила Манефа. – Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.
Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам