И вот этот день настал. Он выдался солнечным и погожим. Училище в полном составе вывели на плац, где построили в каре[29]. Справа юнкера старших курсов с винтовками, блестящими штыками, слева – первокурсники без оружия.
Перед строем три священника – православный, католический и мулла, за ними сияет медью оркестр. В середине плаца – батальонный командир полковник Арцибашев, по прозвищу Али-Баба.
Вскоре из своей квартиры появился начальник училища, он набрал в грудь воздуха, по плацу прокатилась команда «Смир-рна! Равнение направо!»
Томкеев размеренным шагом вошел в центр и приложил руку к фуражке:
– Здравствуйте, юнкера!
– Здравия желаем господин полковник! – рявкнули три сотни глоток, от стен отразилось эхо.
Томкеев чуть кивнул Арцибашеву, тот скомандовал:
– Под знамя! На крааа-ул!
Последовали три быстрых, легких всплеска, двести штыков уперлись в небо, и тут же грянул марш. Знаменный расчет из трех портупей-юнкеров[30] вынес на плац знамя и, чеканя шаг, остановился у аналоя. Послышалась команда:
– На молитву! Шапки долой!
Вслед за этим раздался густой бас училищного священника, в золотом облачении:
– Сложите два перста и поднимите вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной присяги.
Когда, многоголосо повторяемые, они отзвучали, юнкера первого курса, поочередно подходя к священнику, целовали крест и Евангелие и возвращались на свои места.
– На-кройсь! – раздалась вслед за последним команда Арцибашева. – Под знамя, слушай, на кра-ул!
Знамя тем же манером унесли, церемония закончилась, юнкера строем разошлись по ротным помещениям.
– Ну вот-с, теперь вы настоящие юнкера, – расхаживая перед двумя шеренгами первокурсников, заявил Галич, называемый за глаза «Отец родной».
К слову, всё училищное начальство, включая полковника, у юнкеров имело прозвища. Томкеева когда-то окрестили «Стратегом» за любовь к проведению полевых учений, командира второй роты штабс-капитана Евстигнеева – «Мерином» (у него было лошадиное лицо), а командира третьей роты поручика Клюге, обрусевшего немца, меж собой называли «Супостат». Офицеры знали про то, но терпели. Имелись клички и у всех курсов. Младший, как уже упоминалось, звался «верблюдами», средний – «янычарами», а старший – «фаталистами».
Через неделю, в следующее воскресенье первокурсников впервые отпустили в увольнение. Все облачились в выходную форму, к которой полагались белые перчатки и тесак, каждого тщательно осмотрели взводные и Отец родной. У правофлангового Волкова он задержался (форма на том сидела как влитая, на груди сияла медаль), одобрительно хмыкнул и сказал:
– Видно ворона по полету, добра молодца по соплям.
– Рад