– Три-четыре! – Она живо представляет себе двух хрупких женщин, перемещающих с носилок на койку солдата – и это первый образ, который приходит ей в голову за долгое время. Он на короткий миг пронзает тьму и гаснет…
– А он легче, чем кажется. – Слава тяжело дышит, и, кажется, вытирает пот со лба. – Килограмм сорок – сорок пять, при его-то росте…
– А ты сама не поняла ещё? – спрашивает Екатерина. – Он же пленный.
– С чего вы взяли? – в голосе Славы ни сомнения, ни удивления, она доверяет тому, что говорит Екатерина, ей просто интересно. – На нём простой камуфляж без знаков различия…
– …а ещё он босиком, – добавляет Екатерина. – Его нашли позади позиций нациков, в овражке. Там было много трупов, он один живой оказался. Ботинки с него нацики сняли, когда расстреливали.
– Его расстреливали? – ужасается Слава. Очевидно, Екатерина кивает:
– Бандеровцы держат пленных в тылу за передком. Используют для рытья окопов, расчистки минных полей, иногда – как живой щит. Как правило, это те, кто уклонялся от их мобилизации или ребята из ополчения. Последние в плен попадают ранеными, как этот парнишка, но медпомощь им никто не оказывает, откуда у него и гангрена.
Если нацики отходят организованно, пленных они уничтожают. Если бегут – могут убить или отпустить. В этот раз они отступили хоть и поспешно, но организованно. А перед этим постреляли свою команду смертников, да видать поспешили – не проверили как следует. У парня сердцебиение едва прощупывалось, сама видишь, какая анемия! – сочли за мертвого. И слава богу.
– Но ноги ему пришлось отнять, – сказала Слава. В ее голосе слышалась какая-то невыразимая грусть, словно эта ампутация была ее личной трагедией.
– Только ступни, – ответила Екатерина. – Ужасно, конечно, но по нашим временам – не самый худший вариант. Вообще, если бы не Григорьевич, парень загнуться мог, не то что ноги потерять. По нашим временам, не самый худший вариант…
Тишина была многозначительной, но она никак не могла понять скрытого в ней смысла. Потом Слава тихо сказала:
– Да уж… Я, когда на неё смотрю, даже думаю грешным делом – лучше умереть, чем так…
– Типун тебе на язык, – жёстко ответила Екатерина. – Грех так говорить. Да еще и после того, как Григорьевич чудо с её правой рукой сделал. Три живых пальца, два из них они с Нисоновичем по кусочкам собрали.
– Три пальца… – повторила Слава, всхлипывая. – Одна рука… я…
– Знаю, знаю, – перебила её Екатерина. – Мне Нисонович все уши прожужжал. Как она играла «Лунную сонату» Бетховена, какую красивую и сложную кантату «Саур-Могила» собственного сочинения исполняла. Как её пальцы порхали по клавишам… хорошо, что мы чувствуем это.
– Боль? – В голосе Славы послышалось удивление.
– Да, боль, – ответила Екатерина. – Чужую боль. Сострадание… ты ведь здесь уже пять лет?
– Шестой пошел, – ответила