– Мой муж не был ни плутом, ни мошенником, и он не выбирал профессию, которую должен был унаследовать от отца и деда. Молчать об этом для меня все равно что заново родиться. Я будто выплевываю все это из своей памяти.
Бернадина ни о чем не стала спрашивать своего молодого хозяина. Она прекрасно знала, что означает такой затуманенный взгляд, такая пепельная бледность. С ее мужем иногда такое случалось. В такие вечера не было обычных разговоров; муж сидел, уставившись куда-то в пространство невидящим взглядом. В последний раз нечто подобное произошло, когда он исполнил наказание в виде отрубания руки. Осужденный за браконьерство был совсем молод, почти мальчик. На этот противозаконный поступок его побудили муки голода, терзавшие его уже долгое время. Ему не оставалось другого средства, чтобы поддержать свое существование. Обвиняемый клятвенно заверял в этом судей, тщетно взывая к снисходительности и милосердию…
Ардуин Венель-младший на долгие часы погрузился в дремотное забытье, наполненное обрывками снов, странными и непонятными видениями. Он дрожал в приступе сильнейшей лихорадки, от которой все его тело покрывалось ледяным потом, отчего ночная рубашка моментально делалась мокрой, изо всех сил стараясь сбросить с себя это кошмарное оцепенение, – но тщетно. Как будто беспощадные тиски сдавили ему грудь, перемалывая кости, так же, как он сам делал множество раз. Смутный шум, который наполнял его разум, внезапно стал оглушительным криком. Завывания, душераздирающие жалобы, рыдания, мольбы. Крики, неизменно сопровождающие ужасную смерть, давно ставшую главной частью его жизни. Должно быть, ад так и выглядит – точным подобием его полуобморочных кошмаров. Его корчили сильнейшие судороги, исторгающие из груди жалобные стоны. Он отбивался от охвативших его кошмаров, изо всех сил пытаясь вернуться в сознание. Ему казалось, что к нему притрагиваются липкие теплые руки, терзают его когтями и тащат в какое-то незнакомое место, откуда ему уже никогда не выбраться. Перед мысленным взором Ардуина появлялось отвратительное болото, зыбучие пески, готовые погрести его под собой. Дышать ему становилось все труднее. Женщины, осужденные на смерть, которых он зарыл в землю живыми, вернулись, чтобы неотступно преследовать его. Женщин было не принято вешать из опасения перед непристойным зрелищем, которым могло стать для находящихся внизу платье, задравшееся под ветром[51]. Их целомудрие было спасено, в то время как они задыхались, царапая землю в безумной отчаянной надежде освободиться.
Палач и сам задыхался, заблудившись в той чудовищной стране, откуда