Но А́ррэйнэ не сдавался. Сама его жизнь побуждала к решимости, через невыносимую слабость рождалось упорство – и он в очередной раз отшвырнув тяготившую клюку пытался стоять на ногах, удержавшись. Затем пришло время первого шага, повергшего наземь. Но раз за разом сперва подле Моррвы, а после и сам, отбросив ненужную более палку он смог снова взняться и сделать тот шаг, за которым затем были новые, всё скорее и твёрже. Шаги переходили в прыжки, а прыжки в бег сперва от товарища, а потом уж за ним – всё менее поддающимся, поначалу не желавшим разочаровывать Аррэйнэ в собственных силах – слабого, ещё не вошедшего в прежнюю мощь.
Раз за разом ладони его становились ловчее и твёрже, им стало по силам уже самому пить и есть, а затем сшить своею рукой порванные при падениях наземь одежды или сходить облегчиться, не стыдясь чужой помощи – будто у впервые научавшегося этому ребёнка. И когда уверенность в теле снова была обретена, а мышцы стали крепки как и прежде, он уже мог бежать за несущимся вверх по скалистому склону товарищем и перепрыгнуть через валуновый забор вокруг мельницы. Снова он мог удержать в руке меч – уже не выпадавший из пальцев в разящем ударе их стычек.
Как стремительный ветер над Глвиддглинн пролетали и летние дни. Вместе с Буи́рой или его учеником ко Льву прибывали все свежие вести о шедшем раздоре с дейвóнским владетельным домом – полном для воинства Эйрэ и громких побед, и печалящих неудач. В это лето Тийре даже по неотложным делам нечасто возвращался в Аг-Слéйбхе, оставаясь с войсками на западе – пару раз лишь сумел он прибыть на гору.
Незаметно пришедшая осень катилась по Глви́ддглинн завесой промозглых дождей, сменяясь густыми туманами и внезапно подбирающимися с севера холодами, в инеистых рассветах раскрашивая всеми яркими красками золота и багрянца зелёную прежде листву горных чащ, догола обдирая ветрами деревья.
В эту пору Áррэйнэ стал неотличим от прежнего. Ещё недавнее прошлое, когда он походил на мертвеца и уже мог услышать зловещие песни манящих его в недра Эйле скáйт-ши, осталось лишь напоминанием в виде двух затянувшихся шрамов на шее и ран на груди – хоть прилежно зашитых Буи́рой, но порою надрывно саднящих точно больное стариковское колено на перемену погоды.
И голос его так и остался иным, уже не прежним – в нём продолжил звучать из пронзённого некогда горла тот хрипловатый присвист, всякий раз вырывавшийся во время речи.
И вот к концу листопада, когда большая часть воинств кийнов после сбора урожая и празднества Самайнэ вернулась к горе и в помежные кадарнле на недолгий отдых перед грядущей зимой с её новыми выправами – в ту пору на мельницу после долгого отсутствия снова прибыл Тийре. На этот раз сын Медвежьей Рубахи привёл за собою на привязи и второго скакуна – пепельно-серого жеребца, с неохотой подчинявшегося чужой воле и упрямо мотавшего головой. Спешившись и привязав обоих коней к вмурованным между камней в стене мельницы кольцам, он сперва заглянул внутрь строения, где у жерновов в обнимку с пустым