От этих пугающих слов Майри вздрогнула, безвольно поднялась со стула и не глядя ни на кого побрела к подоконью, где давно уж погас закат ныне ушедшего в ночь столь короткого дня в час предзимья. Где-то там за вершинами Глвидд-ог-слейббóтха – далеко-далеко от неё – был её родной дом, в который она по пророчеству больше не сможет вернуться – иначе как лишь разлучившись с душой. Тот же зловещий знак-скилити выпал дейвонке в час перед отъездом с людьми её брата из Хейрнáбю́гдэ – где в тёмном безлюдном святилище боги не дали для дочери Конута их одобрения, не указав в знаках жертвенной чаши их воли вернуться домой, и чьему повелению вопреки она всё же пустилась в то роковое для девушки странствие. Неужели её уже скорую смерть тоже зрила в видениях в пламени старая Марвейн? Потому когда если не смерть – тогда что же, разлучающее смертных с душой?
– А на супруга узрела ей, гэйлэ? – высунувшаяся из-за спин окруживших феáхэ служанок Гвервил вновь нетерпеливо вопросила провидицу о сердечной доле подруги, – кто тот из мужей, что по сердцу ей будет – предречёшь?
Вместо ответа провидица вдруг громко захохотала, испугав окружавших её женщин.
– А зачем ей на мужа гадать – той, кто лишь гибель приносит всем тем, кто ей дорог?
Погасли последние искры в наполненной пеплом жаровне провидицы. Развеялся тяжкий и резкий дурман от истлевших на жáре угольев иссушенных трав, утянутый воздухом сквозь приоткрытую вьюшку в печи – точно в призрачный Эйле за гранями зримого мира. Умолкли все речи и шёпоты женщин в покоях под сводами Снóйтэ-ард-нéадд. Фéахэ стала заплетать растрёпанные волосы в косы, велев прочим служанкам убрать и отмыть закопченную жаровню с углями, раз прорицание завершилось, и все судьбы в священную ночь Самайнэ были прочтены и поведаны испрашивающим того у самих богов через уста старой Марвейн мерх-Фиáххайд.
А дочь Конута так и застыла на подоконье в немом одиночестве перед деревом затворённого ставнем окна, уткнув в колени лицо. И даже говорливая Гвервил не в силах была чем утешить подругу – лишь обняв и также застыв в темноте подле той, боясь неосторожным словом потревожить оцепеневшую Майри.
И лишь серая кошка, незримая спутница древней богини-праматери, сверкая отблесками догоравших светильниц в своих жёлтых глазах, безмолвно лежала подле их ног, точно охраняя молчавших подруг, и лениво урча зрила золотом круглых очей в непроглядную темень грядущего…
В тот холодный предзимний вечер Майри всё также безмолвно сидела на подоконье, тоскливо взирая сквозь тонкую слюду не закрытых пока на ночь ставнем окошек на угасавший вдали за Глвидд-ог-слейббóтха кровавым багрянцем закат – туда, где была её родная земля, которую она уже отчаялась когда-либо снова увидеть. Пальцы неторопливо заплетали распущенные волосы в косу – и вновь распускали её по плечам золотистыми прядями. В прежде озарённых алыми сполохами прорвавшегося сквозь ненастные тучи уже заходящего солнца покоях с закатом