в снег упали
и тебе не сносить головы
на замерзшем причале
спотыкаясь я вышел на лед
только я да собаки
и вода под стопою поет
не пугаясь во мраке
Баркас
Стоят высотки вдалеке,
идет баркасик по реке.
И гладь прорезали борта
косыми складками у рта.
Пора осенняя пройдет,
на русло лягут снег и лед,
но будет водный след каймой,
чтобы работать и зимой.
Градижск
«как пророки бродят козы…»
как пророки бродят козы
и гогочет гусей легион
вянет облака белая роза
мальчик стадо выводит на склон
в степь доспехом гремит кукуруза
но когда созревает баштан
тает жизни обуза —
как поутру туман
в синий воздух гляди исподлобья
пей
обветшалого сада подобье
на подоле репей
Чумаки
зной и скрип
пить до самого донца
капли вытряхнуть в прах
ртутный шар заходящего солнца
закачать у вола на рогах
дым поднять в почернелое небо
заблудиться в извилистых снах
пока стройную звездную требу
будут петь у тебя в головах
Гора
Снова сокол скользнул надо мною.
Значит, юность проведать пора.
Пожелтев от тяжелого зноя,
там стоит среди степи гора.
В ней казацкие спрятаны скарбы
над извилистой узкой рекой.
Мягкой синью, наверное, Нарбут
написал эту осень такой.
А с горы разглядишь очертанья,
будто лук, напряженной реки.
И поедут холодною ранью
на Азов на возах чумаки.
Я развею печали по ветру.
Ежевикой заросший курган
жертву примет для черной Деметры
красной кровью разодранных ран.
Для чего? Чтоб в ковыльном просторе
до конца позабыли меня.
Чтоб мешалось тяжелое горе
с легким золотом звонкого дня.
Чтобы степь – без конца и начала,
горизонт – на рогах у волов.
Чтоб лазурь, будто песня, звучала
со словами, а после – без слов.
«это птица летит над вечерней водой…»
это птица летит над вечерней водой
это птица
видит месяца шрам молодой
и в осоку садится
это тайна – река рукава острова
желтых осыпей лица
на могилах трава
и заката зеница
и ужом заползает прибой
в камышей пограничье
чтоб взлетали над ним чередой
звезды крикнув по-птичьи
Кременчугское водохранилище
В это время зачем объявились здесь мы
среди жухлой травы, на ошметках зимы?
Рушит