мистическое тело», в котором различные члены соединены и удерживаются вместе узами естественного права, тело, которое поэтому отсылает обратно к
corpus mysticum средневековой экклесиологии, к выражению, которое с Тела Христова евхаристии переносится на церковную корпорацию, затем, начиная с Фомы Аквинского, как
persona mystica связывается с
persona repraesentata или
facta юристов в области римского права и, наконец, с XIII столетия как
corpus rei publicae mysticum может быть отнесено к прочному и коллективному государственному телу
[130]. Аналогия между природным и политическим телом проводится здесь – на примере притчи Менения Агриппы и ее модификации у апостола Павла – для обоснования связи между головой и остальными членами: ведь «подобно тому, как люди соединены вместе духовно в духовное тело, глава которого Христос […], так же они морально и политически соединены в
respublica, каковое есть тело, глава коего – государь»
[131]. И даже еще у Гоббса говорится: «Но если церковь есть единая личность, то она совпадает с государством христиан, которое называется
государством, потому что оно состоит из людей, объединенных в одном месте, в лице своего суверена, и называется
церковью, потому что состоит из людей-христиан, объединенных в лице суверена-христианина»
[132]. С другой стороны, теперь, начиная с конца XVII столетия, эти модели и аналогии оказываются недостаточными для описания элементарных способов функционирования государства и – как уже в физикализме Гоббса – переистолковываются в духе гомологии физических и политических закономерностей. В своем детальном анализе гравюры титульного листа «Левиафана» Райнхард Брандт уже установил, как это имманентное удвоение политического тела представлено к тому же с иконографической точностью. Ведь в эмблематической прозопопее государства как фигуры с распростертыми руками воспроизводится в первую очередь эпифания Спасителя, превращающая земную фигуру в духовное явление Распятого,
corpus politicum – в Тело Христово и соединяющая в политическом теле представление об
ecclesia как корпорации, а вместе с ним также и смертно-бессмертное государство со смертно-бессмертным
corpus Christi средневековой политической теологии. Но в то же время это изображение слегка децентрировано и сдвинуто влево по вертикальной оси, так что центральная точка всей конструкции оказывается на месте сердца (см. рис. 1, с. 34). И этот сдвиг не только вызывает контроверзу между головой и сердцем, но и прежде всего указывает на механистический способ функционирования большого искусственного человека, движение которого коренится в движении сердца. «Ибо, наблюдая, что жизнь, – пишет Гоббс во введении к „Левиафану“, – есть лишь движение членов, начало которой находится в какой-нибудь основной внутренней части, разве не можем мы сказать, что все
автоматы […] имеют искусственную жизнь? В самом деле, что такое
сердце, как не
пружина? Что такое
нервы, как не такие же
нити, а
суставы – как не такие же
колеса, сообщающие движение всему телу, как этого хотел мастер?»
[133] Таким образом, наряду с головой суверена, которая подобно восходящему солнцу
