– Зверь мужик-то ее, батюшка, лютый зверь! Видит Бог, не хочу судьбу ей ломать. И в мыслях не допускаю плохого, всем сердцем не желаю грешить. Не нахожу покоя… Мечтаю по-людски, по-хорошему жить. Замуж зову, только она о том и слышать не хочет. Уеду я, своей дорогой пойду, а что с ней станется?
– Не думай за Господа, – повторил священник спокойнее. – Неси ношу по силе. Бог разумнее нас с тобой, без нашего участия жизнь устроит.
– Разве же честно? Справедливо?! – воскликнул Дрон. – Не могу я оставить любу свою, бросить на растерзание пьяному зверю. Не живет она с ним, только мается! Молодая, мало доброго в жизни видела. Белый свет ей не мил. Живет, как зверушка пугливая, на шорох озирается. И сынишка малолетний страдает.
– О себе печешься, мил человек, не о ней, – помолчав, молвил священник. – Оставь, коли любишь. Пожертвуй чувством благим, нежным ради своей Любви, – хвала и почет тебе будут.
– Любовью жертвовать? Ради любви? – отчаянно воскликнул Дрон, не желая понимать и соглашаться с услышанным.
Больше всего на свете он хотел бы довериться опыту священника, отдаться безотчетному течению веры, присутствие которой ощущал в себе сызмальства, так необходимыми ему сейчас, в час выбора жизненного пути. Он с готовностью подчинился бы совету наставника, принимая единственно верное решение, но совет духовного лица вступал в противоречие с тем, что он знал и чувствовал.
– Не жалей себя! Кайся! Благодари за боль и за наказание, как за науку. Бог рассудит всех нас, коли время придет. Разумный человек лютых мук у Создателя просит, чтобы истязаниями очистить нечестивую душу от скверны. При жизни страдая, предстать перед Ним в светлом образе.
Мук ли просит человек, подумал Дрон, внутренне содрогаясь, сопротивляясь услышанному.
Разве, придя в храм, человек просит страданий?
Кто-то умоляет избавить от немощи, кто-то – наделить умом, богатством, радостью. Наставить на путь верный, истинный. Отвести беду.
И хотя он не был согласен с наставлением, внутренне протестовал, но ни мимолетным движением бровей, ни взглядом, ни вопросом не выразил сомнения. Язык не служил ему. Слишком высок был авторитет человека, стоящего у алтаря, наделенного властью Всевышнего.
Каждое слово, изрекаемое им, гулко звучащее в тишине храма, было непререкаемым, весомым, благословленным и стократно умноженным немым одобрением ликов святых отцов – скорбящих, тоскующих, с укором взирающих на Дрона с икон.
Святые праведники, духовно стоящие неизмеримо выше него, обладали безраздельной властью учить, вести за собой. По-младенчески простодушно Дрону хотелось довериться их священному опыту. Следуя неистощимой мудрости, не задумываться ни о чем. Жить, объясняя каждый свой шаг желанием и любовью Всевышнего.
– Ни в тайге, ни в пустыне от себя не спрячешься. Дальше храма не убежишь. Уезжай с миром, мил человек, не тяни время. К Богу придет люба твоя, за себя и за твою бессмертную душу помолится. Возвратятся к ней в сердце мир, в дом – любовь. Жена она мужику своему перед