Что ж, надо как следует осмотреться, – подумал Эйнар, направляясь вдоль посыпанной гравием дорожки. Затем он украдкой огляделся, не смотрит ли кто, подошел поближе – и шагнул прямо в кирпичную кладку, растворившись за глухой стеной.
[1] Живи, расти, процветай
Лорнет в черепаховой оправе
Фамильное зеркало в потемневшей раме с годами совершенно разучилось льстить. Раньше фру Росен доставляло удовольствие разглядывать собственное отражение, взбивать белокурые локоны и тайком от горничной подводить брови огарком свечи. А сейчас…
Сейчас волосы подернулись серебром, руки огрубели и по виду напоминали узловатые коренья, затянутые в перчатки, а глубокие морщины не скрывала даже жемчужная пудра, которую она по старой памяти продолжала заказывать вместе с кипой женских журналов. В последних, к слову, частенько печатали различные рецепты по сохранению молодости – стоит ли говорить, что она испробовала на себе всё, включая самые несуразные алхимические формулы. Старый конюх Андерн только посмеивался, доставая нужные ингредиенты – их ему приходилось писать печатными буквами на бумажке, ведь ни одна порядочная особа не осмелилась бы произнести вслух и половину из списка. Увы, ни истолченное в порошок крыло летучей мыши с чердака, напугавшей Хельгу до обморока, ни хваленая маска с перцем и бальзамом из яблочного уксуса не смогли остановить признаки надвигающейся старости.
Ладно, она могла бы еще смириться и приказать завесить все зеркала в доме. А фамильная трость, на которую приходилось опираться при ходьбе, не только облегчала ноющую боль в ноге, но и добавляла ее словам весомости – даже старая кухарка, разменявшая в прошлом году седьмой десяток, не осмеливалась перечить, стоило графине выпрямить спину и одарить ее пристальным фамильным взглядом Росенов.
Но вот эти сны…
То леденящие душу холодным одиночеством, с бесконечными коридорами и крутыми лестницами в никуда, то наполненные шуршанием шелка и отголосками вальса, вперемежку с позабытыми колыбельными – последних, к слову, она боялась еще больше, поскольку наутро хотелось только одного: запереться на ключ, закутаться с головой в простыню и тихонько плакать, обмакивая зачерствевшие булочки в остывший кофе. Вот только новая горничная благополучно затеряла не только ключ от кладовой, но и от хозяйской спальни, и потому каждое утро бесцеремонно распахивала тяжелые серые гардины, разгоняя сгустившиеся тени мокрым полотенцем.
Может, оно и к лучшему.
Зато на переодевание фру Росен тратила, как и прежде, не менее двух часов. Долой халат и теплую фланелевую пижаму – по ночам простыни становились настолько ледяными, что Росен позволила себе отказаться от элегантных кружевных пеньюаров. Хельга подавала ей тончайшую шелковую сорочку и панталоны, сверху – не менее трех нижних юбок, накрахмаленных до такой степени, что они могли стоять сами по себе. Платье из темно-лиловой шерсти, дважды перелицованное