А цирк для него не был ни храмом волшебства, ни гигантским сортиром для животных. Это было место работы, где все пахали так, как многим за его пределами и не снилось. И если уж определять запах цирка, для него здесь пахло потом… На самом деле больше образно, конечно, ведь все артисты заглушали его дезодорантами, но если б Мишу Венгра спросили об этом пресловутом аромате, ответил бы он именно так.
Конкретно для него это был пот, источаемый его телом во время бесконечных репетиций: чтобы совершить тройное сальто, нужно усилие каждой мышцы отточить до автоматизма. Но не только… Вжимаясь в чужое тело уже не на тренировке, а тайком от других – всегда украдкой! – Михаил источал пот наслаждения, выплескивал страсть, в тенета которой готов был заманивать всех без разбора. Знала бы та, что считала себя его единственной, как ошибается!
Стоило вспомнить о ней, и по мышцам растеклась слабость. Но вовсе не от возбуждения. Уже несколько дней Михаила Венгровского преследовал страх, и от его ледяного дыхания обмякали ноги. А это было плохо… Непозволительно! Он ведь сам убедил гимнастов работать под куполом без страховки, и давать обратный ход было непозволительно, ведь они не сомневались, что Венгр не боится абсолютно ничего. И причина этого кроется не в том, что ему двадцать лет и мозги еще не наросли… Миша не казался дураком даже завистникам, и дело было вовсе не в его юности.
Он уже родился бесстрашным и мог поспорить даже с всесильным отцом, которого боялись, кажется, все на свете. Особенно его старшие брат с сестрой – до дрожи! И это не фигура речи: забыть, как тряслись мокрые от слез губки сестры, наказанной за сущую ерунду (в этом Миша не сомневался!), не удавалось и через полтора десятка лет. Ярослава дергала и крутила свои пальчики, точно хотела вырвать их и болью заглушить ужас.
Такой она и представлялась Мише сейчас – с культяпками вместо рук, хотя никто в ее окружении этого не замечал… Но никто и не любил Ярославу так, как младший брат. Впрочем, этого Михаил не знал наверняка, ведь они не общались уже… Сколько? Два? Три года? Сестра ни разу не изъявила желания побывать на его выступлении, хотя в голове Венгр всегда держал: «А вдруг сегодня она среди зрителей? Пришла тайком…» И работал как в последний раз, чтобы та маленькая девочка забыла свой страх и захлопала в ладоши.
Старший, Андрей, никогда ни во что не вмешивался и ни разу на его памяти не возразил отцу. Но Миша родился, когда брату было уже тринадцать, и, возможно, свои трясущиеся пальцы он вырвал гораздо раньше.
Теперь их реальность не пересекалась с Мишиной ни в одной точке, и это устраивало всех. Особенно Бориса Всеволодовича Венгровского… Андрей-то ладно, но и Ярослава предпочла забыть, как черноглазый малыш топал на отца, сжав кулачки, и вопил на весь дом:
– Не обизай мою сестленку!
Осталось ли в ней что-то от той светловолосой девочки, которая ночами первой вскакивала, если Мише снился страшный сон, и сидела на краешке его постели, похлопывая по одеялу?
Их мама тогда уже слегла и больше не встала, он совсем не помнил ее. Для