Николя хотел хлеба. Тем более что ему казалось вполне возможным найти на деревьях солдатский хлеб или хотя бы сухари, раз уж из одного из них течет молоко, а на другом растут яичные желтки. И, кроме того, если юный Анри вычитал в книгах описание электрического угря, то он, Николя, прекрасно наслышан о хлебном дереве. Им питались все, кто потерпел кораблекрушение. Так уж заведено. Все робинзоны выживали благодаря плодам хлебного дерева, и он бы хотел, раз уж теперь он стал гвианским робинзоном, добавить в свой рацион пищу, привычную для его коллег и предшественников. Николя не переставал настаивать на этом, к пущей радости своих друзей, больших и маленьких, которые считали, что рыба – отличная еда, особенно когда ты очень голоден.
– Простите, мой бедный Николя, это прискорбно, но я вижу, что ваши представления о том, что растет в американских тропиках, несколько ошибочны. Вы вообразили себе, что хлебное дерево, которое натуралисты окрестили artocarpus incisa, – впрочем, вам сейчас это неинтересно – растет здесь повсюду в диком состоянии. Не заблуждайтесь, друг мой. Это дерево родом из Океании. Да, его завезли на Антильские острова и в Гвиану, но его нужно разводить, по крайней мере посадить для начала. Если его и можно иногда встретить в лесах, то лишь там, где прежде когда-то были плантации.
– То есть нам придется обходиться без хлеба до… пока не станет еще голоднее?
– Успокойтесь, совсем скоро у нас будет маниок, и тогда вы узнаете, что такое кассава и тапиока.
– О, я волнуюсь не за себя, я лишь переживаю за детей и мадам Робен.
– Я не сомневаюсь в этом, друг мой, я отлично знаю ваше доброе сердце. Пока что нам в основном придется жить на рыбе. Для местных жителей это обычное дело. Но прежде, чем наши запасы закончатся, я думаю, нам удастся обеспечить наше будущее существование.
Внезапно солнце погасло. Опушка леса, где расположились наши робинзоны, освещалась лишь багровыми углями коптилен, на которых готовилась рыба. Это были лишь светящиеся точки, затерянные в бесконечности, похожие на неподвижных светлячков.
До сего момента изгнанники, всецело поглощенные тем, чтобы ускользнуть от бесчисленных опасностей и утолить чувство голода, едва могли улучить момент, чтобы обменяться несколькими словами. Человека трудно удивить, когда он до такой степени несчастен, что потерял всякую надежду, когда ему угрожает неминуемая гибель, когда ему беспрерывно приходится бороться за свое существование. Самые невероятные события, счастливые или несчастные, оставляют его безучастным, и даже самые фантастические происшествия становятся для него всего лишь обыденностью.
Так