Это правда. Ей не почудилось. Оборудование не лжет, не умеет лгать, а значит, на записи был настоящий человек, и этому человеку было больно и страшно.
А теперь этот человек мертв. Офелия задрожала, сама того не заметив; сперва руки, потом ноги, и наконец всю ее затрясло от страха и потрясения. Это были люди – люди, которых она могла знать, с которыми могла разговаривать, – и они все мертвы.
Дрожащими пальцами она кое-как нащупала на панели кнопку выключения. Тишина хлынула в уши – тишина, к которой она привыкла, которая всегда воспринималась ею как покой. Никаких голосов. Никаких больше голосов.
Постепенно дыхание выровнялось. Усталость вдруг навалилась на нее, потянуло в сон. Офелия опустила взгляд на красные бугристые костяшки, узловатые вены и старческие пятна, и собственные руки показались ей хрупче цветов. Взгляд скользнул ниже, зацепился за бахрому на подоле ее самодельного наряда. Теперь этот наряд показался ей непристойнее голого тела; она сдернула его с себя, скомкала и швырнула на пол.
– Они умерли! – произнесла она вслух, незнакомым от долгого молчания голосом.
Разум разделился на струйки, как поток воды, падающий с утеса: Офелия не понимала, откуда в ней этот гнев, не понимала, почему боится, почему не боится сильнее. Она бы не стала убивать этих чужаков, пускай и не хотела их появления.
Она снова вышла на улицу. Стоял очередной день, притворявшийся таким же, как предыдущие. Снова было влажно и жарко, по небу медленно плыли облака, дул легкий ветер. Какое ей дело до этих мертвых поселенцев? Они прилетели и умерли, и теперь она снова одна, как ей и хотелось.
Что-то изменилось.
Что-то изменилось непоправимо.
Что-то – нет, кто-то, некие существа – обитало на этой планете и хотело убить ее, уже убило других людей – а она даже не подозревала о подобной опасности. И с этим новым знанием ей отныне придется жить.
В воздухе пахнет странной гарью; вдали продолжает полыхать травяной костер, дым клубится тризной по гнездам. Со временем трава вернется и прикроет своей шалью нагую землю, но Народ не забудет, где пролегали шрамы. Земля еще долго будет хранить этот запах.
Поражение – отбивает правая рука. Не поражение, победа: их больше нет, а мы живы – отбивает левая. Одна за другой правые руки стихают, и вот уже одни левые отбивают волю Народа.
Высоко в небе, там, где пронеслось чудовище, рассекает воздух извилистый белый шрам. Много поколений назад, напоминает правая рука, такие же шрамы появлялись далеко на юге. Левая рука твердит свое: победа, победа, безопасность, покой, возвращение.
Шрам на небе рассеивается, не оставив и следа. Не ревут больше чудовища, распространяя вокруг себя едкий смрад. Народ кружит по выжженной земле, и длинная вереница танцующих, ныряя в нетронутые заросли за пределами загубленного поля, по цепочке передает в центр живые ростки, которые тут же сажают в землю, пока все поле не покрывается зеленой травой. Они продолжают