Она понимала, что в ее случае раскаянием уже ничего нельзя было исправить, оставалось только обреченно ждать, когда все закончится.
Она с усилием сделала шаг, и как робот на негнущихся ногах пошла к стоящему на лавке во дворе гробу. У Нади было заостренное худое лицо, от прежней ее почти ничего не осталось, и только очень хорошо знающий человек мог различить на этом лице след от очаровательных ямочек и улыбки. Вера задыхалась. Слез не было, только жуткий спазм в груди, как камень придавливал ее к земле. Она опустилась на колени и замерла, уткнувшись лбом в дешевую ткань обивки. Вороны, наблюдавшие с крыши за происходящим, в один момент срываются, оглашая округу оглушительным карканьем.
Через три дня на кладбище закапывали еще одну свежую могилу.»
Он встряхивает головой пытаясь избавиться от воспоминания, и только горькая улыбка еще долго не покидает его лицо.
Противный скрежет и омерзительное чвак с равным интервалом еще долго раздается над кладбищем.
Усталый он возвращается в свое жилище, и ничто не мешает ему радоваться еще одному, наполненному работой, и главное, свободой дню. В небольшом домике вкусно пахнет кофе, раскалившимся железом от небольшой печурки и масляными красками. Заварив в старенькой турке ароматной напиток, он усаживается у стоящего у окна мольберта.
Похожее очертаниями на турецкий ятаган судно, треплет шторм, но судя по напряженным спинам, шторму победить не удастся.
На картине четко прорисованы все персонажи и каждого из них он знает в лицо. И хоть никого из них уже много сот лет нет в живых, он смело может утверждать, что они срисованы с натуры. Единственный, чьи черты ему не даются, это он сам. Трудно вспомнить, как ты выглядишь, особенно через такой отрезок времени. Поэтому у барабанщика четко вырисована фигура и взлетевшие над барабаном руки с зажатыми в них палочками, и совсем размыто лицо.
«В какие-то моменты ему казалось, что он стал частью корабля. Единым целым с несущимся по волнам 180-весельным дромоном.
Он пропускал через себя каждый рывок судна, как будто это его напряженное тело рассекает мощь водной глади. Его, сопротивляясь, оглаживают упругие волны, что бы сомкнуться безмятежно за кормой.
Такого чувства там, на нижней палубе, он не ощущал, хотя непосредственно участвовал в процессе, здесь же, сидя за огромным турецким барабаном, он впадал в состояние очень похожее на транс, и все происходящее обретало другую, иную форму. Он словно выныривал из тела и оказывался вне всего, в области доступной только ему, по ту сторону рабства. В абсолютной свободе плавно текли его мысли, плавно перетекала вибрация от барабана по всему телу, плавно парило его сознание над несущимся по бескрайнему морю дромоном.
Волей каких богов, ему было неведомо, но однажды его расковали от весла и перековали на верхнюю палубу к барабану.
Вначале он не понимал, что это. Его глаза, привыкшие видеть, в течении потерявших счет месяцев, только исполосованную спину впереди сидящего,