Защиты ради тверди Конституции.
Однако же душа была нежна,
Искала чувств с реальною взаимностью.
Кто рядом был, по факту ни одна
Женой не стала, с грубой очевидностью.
Любовь его накрыла с головой,
Такого дерзкого, казалось бы, брутального,
Когда на время попрощался он с Москвой,
Увидеть прелести Парижа идеального.
О, как хитрó разложен был пасьянс!
Он познакомился здесь с эмигранткой русскою
И обомлел, почувствовавши шанс
Взаимности любви под музыку французскую.
Она звалась Татьяною. Давно
Работала моделью популярною.
Общественность следила, что не мудрено,
За этой парой истинно шикарною!
Он не сводил с неё влюблённых глаз
И осыпал цветами с пылкой нежностью.
Не скроешь, тот лирический рассказ
Стал вездесущего бомонда принадлежностью.
Он был высок – она ему подстать.
Хорош собой – она с природной грацией.
И каждый был готов рукоплескать,
Встречая их в лучах иллюминации.
Он мог часами ей стихи читать,
Татьяна без запинки ему вторила.
Одну волну с любимой создавать —
«Коня эмоций» это лишь пришпорило!
Он умолял поехать с ним – отказ.
Ей руку с сердцем предложил осознанно,
Но видел ясно в свете её глаз:
На родине комфорта ей не создано!
Из пункта М. летели письма к ней,
К нему в Москву из пункта П. – ответные.
Хотел он быть с любимой всё сильней,
Но не пускали силы кабинетные.
Он женщинам стихов не посвящал
И только Тане сделал исключение*.
Забрать её с Парижем обещал,
Но… был запрет на выезд. Заточение!
Другому руку Таня отдала,
Чтоб от поэта уберечь себя московского.
На шесть десятков лет его пережила
За океаном… Помня Маяковского!
*) Поэт посвятил своей возлюбленной два стихотворения: «О сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой», последнее заканчивается известными строчками: «Я всё равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоём с Парижем». При жизни поэта эти стихи не были опубликованы.
ЮЛИЯ РУБИНШТЕЙН
Химичка
Каждое утро девушки шли по улице под его балконом. Учиться.
Дальше по улице был техникум. И утреннее солнце светило прямо в его двери и окна, отражаясь, и они шли в этот блеск и сияние, и тени их ложились впереди них.
А он их рисовал.
Собственно, он рисовал всегда одну девушку. Смотрел на разных, а рисовал одну. Не выходило. Всё чего-то не хватало.
Чего – он не знал. И спуститься посмотреть ближе не мог. Второй этаж – не Эльбрус, но инвалидная коляска не для лестниц. Спасибо, добрые люди перебрали дверь на балкон, стало можно выкатиться. И он сидел в коляске на балконе и рисовал.
Иногда девушки поднимали головы и смотрели на него. Улица была