– У тебя появилась другая женщина?
Простреливает насквозь. Дергаюсь так, что еще немного и глаза вывалились бы в сковородку. Яичница-глазунья едва не становится такой в прямом смысле этого слова.
В голове гремит малодушное: признайся ей! Признайся! Упади на колени и проси о прощении. Но кому от этого станет легче? Таське? Точно нет. Мне? Так я не заслужил облегчения.
Обернувшись, хмуро смотрю на жену.
Она морщится:
– Прости, глупость сказала.
От ее извинений мороз по коже. Она настолько верит в меня, верит мне, что даже мысли не допускает о том, что могу предать. Извиняется, не зная, что ублюдок, которого она считает хорошим мужем уже предал. Замарал, испохабил, изуродовал.
Мля… Как с этим жить-то…
А Таська тем временем продолжает:
– Просто вчера на какой-то миг мне показалось, что ты не такой, как всегда…
Не показалось, любимая. Все ты правильно увидела.
– Что у тебя за плечами чья-то тень. Что мы с тобой уже не вдвоем, и с нами кто-то третий. Глупо, да?
Она натянуто улыбается, не представляя, что попала в точно цель. И что та тень, которая ей почудилась, существует на самом деле и принадлежит красноволосой кобре, так легко отравившей меня своим ядом.
– Ты же знаешь, что я только твой, – моя ложь грязным кирпичом падает между нами. Меня от нее тошнит, но иначе не могу.
Без Таськи не могу! Гребаный эгоист.
Она горько поджимает губы и кивает:
– Прости, что подумала так. Я верю тебе, Максим, и люблю очень сильно, и жизни своей без тебя не представляю, но если вдруг…
– Тась…
– Не перебивай, – выставляет руку вперед, прерывая мое жалкое блеянье, – просто хочу, чтобы ты знал. Если вдруг когда-нибудь ты меня предашь – уйду не оглядываясь, как бы больно ни было. Прощать я не умею. Просто знай об этом.
Я знаю, и боюсь этого до тряски.
– Ты же знаешь, – беру ее за руку. Пальцы холодные, дрожат и я сминаю их в кулаке, стремясь согреть, – кроме тебя мне никто не нужен.
Таисия смотрит на меня, изучает, будто впервые увидев, и на дне глаз плещется что-то, чему я не могу дать определения. Смесь тоски, грусти и мольбы. Она ни слова не говорит, но будто умоляет меня не делать ей больно.
А я взглядом молю о прощении и клянусь сделать все, чтобы уберечь ее от боли.
– У тебя яичница подгорает, – наконец, произносит она, разрывая этот пронзительный момент.
– Черт.
Не хотя, отпускаю ее руку и возвращаюсь к плите. На душе так тошно, что выть хочется.
На работу тоже иду не со спокойным сердцем. Мысленно я дома, с Таськой. Мне все кажется, что ее нельзя оставлять одну, что стоит только отвернуться, и наша жизнь посыплется, как карточный домик.
Сколько еще времени должно пройти, чтобы ощущения затерлись и стало легче? Страшно, оттого что могу не выдержать и случайно проколоться.
Секретерша приносит мне кофе и отпрашивается