– Но ведь должна же я, Николай Иваныч, хоть сколько-нибудь отыграться.
– Потом попробуешь отыграться. Мы еще придем сюда. А теперь нужно Конурина-то пьяного от этого проклятого покатого бильярда оттащить. Конурин тебя как-то слушается, ты имеешь на него влияние.
Глафира Семеновна послушалась и, поправив на голове шляпку, отошла от стола, за которым играла. Вместе с мужем она отправилась к Конурину.
XVIII
Оттащить Конурина от игорного стола было, однако, нелегко и с помощью Глафиры Семеновны. Когда Ивановы подошли к нему, он уже не стоял, а сидел около стола. Перед ним лежали целые грудки наменянного серебра. Сзади его, опершись одной рукой на его стул, а другой ухарски подбоченясь, стояла разряженная и сильно накрашенная барынька с черненьким пушком на верхней губе и в калабрийской шляпке с таким необычайно громадным плюмажем, что плюмаж этот змеей свешивался ей на спину. Барынька эта распоряжалась деньгами Конурина, учила его делать ставки, и, хотя она говорила по-французски, он понимал и слушался ее.
– Voyons, mon vieu russe… apresent № 3…[62] – говорила она гортанным контральтовым голосом.
– Нумер труа? Ладно… Будь по-вашему, – отвечал Конурин. – Труа так труа.
Шар покатаго бильярда летел в гору по зеленому сукну и скатывался вниз. Конурин проиграл.
– C’est domage, ce que nous avons perdu… Mais ne pleurez pas… Mettez encore[63].
Она взяла у него две серебряные монеты и швырнула их опять в лунку номера третьего. Снова проигрыш.
– Тьфу ты, пропасть! – плюнул Конурин. – Не следовало ставить на тот же номер, мадам-мамзель. Вали тринадцать… Вали на чертову дюжину… Ведь на чертову дюжину давеча взяли два раза.
– Oh non, non… Laissez moi tranquille…[64] – ударила она его по плечу и снова бросила ставку на номер третий.
– В таком разе хоть выпьем, мадам-мамзель, грешного коньячишку еще по одной собачке, для счастья… – предлагал ей Конурин, умильно взглядывая на нее.
– Assez…[65] – сделала она отрицательный жест рукой.
– Что такое асе? Ну а я не хочу асе. Я выпью… Прислужающий! Коньяк… Давай коньяку… – поманил он гарсона, стоящего тут же с графинчиком коньяку и рюмками на тарелке.
Гарсон подскочил к нему и налил рюмку. Конурин выпил.
– Perdu…[66] – произнесла барынька.
– Опять пердю! О чтоб тебе ни дна ни покрышки! – воскликнул Конурин.
В это время к нему подошла Глафира Семеновна и сказала:
– Иван Кондратьич… Бросьте играть… Ведь вы, говорят, ужас сколько проиграли.
– А! Наша питерская мадам теперь подъехала! – проговорил Конурин, обращаясь к ней пьяным раскрасневшимся лицом с воспаленными узенькими глазами. – Постой, постой, матушка… Вот с помощью этой барыньки я уже отыгрываться начинаю. Пятьдесят два франка