Она достает вейп, делает затяжку, выдыхает дым, отправляя его спиралью мимо провисших электрических проводов и плюща, прорастающего из трещин в стене.
– Это интервью, – заговаривает она снова, – о чем…
– О критиках и как люди ими становятся. Влияния, стандарты и практики и кто меня так обидел, что я выбрала подобную жизнь.
– Забавно, – задумывается она. – Хотя нет, не забавно. То есть ни о чем личном? – Она снова затягивается.
Я делаю жест рукой, как бы призывающий рассмотреть меня с головы до ног.
– Какое личное? Здесь почти нет личности.
– Я знаю это, детка. Ты – самая передовая система защиты. Форт Нокс с размером «B». – Она внимательно смотрит мою грудь. – «B» с минусом. А если серьезно… – На мгновение она позволяет себе сбросить маску – маску, которая выглядела более правдиво, чем ее лицо сейчас – молодое и менее уверенное. – Ты не думаешь, что он спросит о…
Я вижу, как она пытается найти подходящее слово. Это вызывает у меня тошноту. Жюстин никогда не смущается.
– О прошлом? – Я пытаюсь говорить так, чтобы это звучало непринужденно, но получается натянуто.
– Да, – кивает она. – Именно.
– А как? Эти записи не являются достоянием общественности. И я больше не использую то имя. Откуда ему знать, что нужно спросить? Кроме того, – продолжаю я, поморщившись и сделав паузу, чтобы сглотнуть, – я появилась полностью сформированной из The Portable Dorothy Parker[6] и коробки из-под обуви, полной программок. Ты же в курсе.
– Да, но ты знаешь, что Фолкнер сказал о прошлом, верно?
– Что оно не умерло? Что это даже не прошлое? Конечно. Это прозвучало в его единственной пьесе.
– Просто я думала об этом в последнее время, – произносит она, выдыхая сквозь сжатые губы и глядя на бетон внизу. – Я даже не знаю почему. И я волнуюсь за тебя, понимаешь?
Учитывая, что за последние десять лет одна из нас дважды чуть не захлебнулась собственной рвотой и это была не я, ее беспокойство кажется неуместным.
– Я в порядке. В отличной форме. Стоковая фотография по запросу joie de vivre[7]. – Я указываю на ее пустой стакан. – К слову о жизнерадостности, хочешь еще?
Когда я возвращаюсь к пожарной лестнице, Жюстин поглощена своим телефоном и не смотрит мне в глаза.
– Как там «плохой доктор»? – интересуюсь я, свесив ноги в пустоту.
«Плохой доктор» – терапевт, которого она встретила в нелегальном клубе в Бушвике. Они болтали за самопальным абсентом, и в конце вечера он записал ей свой номер на листке из рецептурного блокнота со словами: «Ты прекрасный экземпляр». Возможно, он использует эту фразу со всеми девушками. Но на Жюстин это произвело впечатление.
– Хорошо, – отвечает она, убирая телефон в сумку, висящую через плечо. – То есть он не крутой, ему почти сорок лет, и у него чертовски устаревшие понятия о том, следует ли мне спать с другими людьми. Понятия, которые я, разумеется,