А в этих краях челноки не летают… А хоть бы и летали, сейчас помирать в открытом космосе будешь, никто не почешется, никому ничего не надо…
Своя рубашка…
Ближе к телу…
Вот тогда-то я и увидел их – еще подумал, что брежу, не может этого быть наяву, чтобы земля двигалась… Да не земля… Один черт знает, что такое… Нет, вспучивается земля холмами, поднимается, как будто хочет вырваться сама из себя. Огромными холмищами, маленькими холмиками, крохотными холмишками. Будто кто-то живой бегал и перекатывался там, под шкурой планеты. Я еще не верил в мерзкое наваждение, когда…
Черт возьми…
Когда холмы – живые, подвижные – двинулись мне навстречу.
Я еще пытался уйти от них, я еще надеялся, что это недоразумение какое-то, как до последнего надеешься, что пьяные парни в темном переулке идут не в твою сторону. Помню, как поднялся, как шел через какую-то равнину, не ощеренную холмами, как холмы – живые, шустрые – ползли и ползли за мной.
– Чего надо-то? – спросил я.
Холмы вздрогнули, на секунду, тут же снова устремитесь ко мне. Утешало, что они не трогали «Аттилу», кажется, то, что не двигается, им не интересно… Застыть и мне, что ли, замереть, море волнуется, раз… Да поздно, уже выдал себя… Разбегался тут, расходился… Я закричал – громко, резко, надеясь напугать кого-то, не знаю, кого, холмы даже не шелохнулись.
Ага, привыкли…
И так мерзко иди по чему-то живому, упругому, уходить от холмов, ползущих за тобой, твердо зная, что уйти некуда, что весь этот мир от края до края – бесконечные живые холмы…
– Мужики, у вас топливо есть? – спросил я, не надеясь, что мне ответят.
Холмы даже не дрогнули, продолжали ровно двигаться за мной, где-то впереди поднимались из земли другие холмы. Ага, догадались, сволочи, что меня окружить можно…
– Не, мужики, правда, я бы у вас топливо купил… Тут понимаете, дело-то какое, «Аттила» мой на вашу планету рухнул… Ну не планету, не знаю у вас там что… Топливный бак и екнул… Ну пробило его, короче говоря… Бак я кое-как залатал, автоген-то у меня еще живой… ну, работает… а топливо йок… Ну, его уже не вернешь, все вытекло…
Они не понимали – да они и не могли меня понять, ползли и ползли за мной, все ускоряясь, кажется, приноравливаясь к человеческому шагу. Выпускали тоненькие коготочки – со всех сторон, и – боже мой – крохотные, еле различимые глазешечки. Тут, главное, не переборщить, не уйти от «Аттилы», а то потом черта с два вспомнишь, в какой он стороне…
«Аттила»…
Что мне этот «Аттила», мне от него уже ни жарко, ни холодно…
– А то я без топлива улететь отсюда не смогу, так и буду вам тут глаза мозолить… глазешки ваши маленькие…
Я говорил – уже не для них, для самого себя, хоть бы услышать человеческий голос, живой, настоящий, что угодно, только не эта мертвая тишина, прерываемая мерным