– То самое место и есть!
И все рассмеялись, кроме меня. Потом один из них приблизился к моему уху и прошептал то, что для меня всё равно было загадкой. Это было то самое место, в которое до революции буквально рвались иностранные матросы, когда они сходили на берег в нашем порту, и за это их, бывало, колотили местные. От услышанного я весь покраснел, как мак.
Когда я пришел в себя, я всё еще был в этом же квартале. Кроме больших ворот здесь были воротца поменьше, и в них-то и исчезли ребята, оставив меня одного. Потом из какой-то двери вышла молодая женщина в цветастой накидке. Я смотрел на нее во все глаза. Наверняка это одна из тех женщин. Ее нарумяненные щеки, зеленые подглазья и то, что она жевала резинку, придавало ей необычный вид. Не заметив меня, она подошла к сторожу, очнувшемуся от своей дремы. Сторож ухмыльнулся, глядя на нее, а она, под предлогом того, что поправляет накидку, раскрыла ее. Под накидкой я увидел в ее руке красную пластиковую сумку для базара. Еще на ней было что-то белое без рукавов, с расстегнутыми на груди верхними пуговичками, оставляющими открытым ее горло. Сторож негромко проворковал:
– Скоро вернешься?
Женщина бесстыже рассмеялась:
– Ага! А ты боишься, что Хоршиду тебя заругает?
И они оба засмеялись, глядя друг на друга. Не переставая смеяться, она обернулась, и тут увидела меня и замолчала. А я всё еще не мог прийти в себя: неужели я вижу такую женщину? У нее были длинные ресницы и глаза цвета меда. Она глазами указала на меня сторожу. А он вдруг вскочил с места и схватил свою дубинку.
– А ну пошел отсюда, сукин сын!
И кинул в меня дубинкой. Послышался умоляющий крик женщины:
– Не бей его! Грех это! Пожалей его!
Дубинка ударила мне в правую голень, и мой крик слился с криком женщины. От боли я зажмурился, а когда открыл глаза, она склонялась надо мной, повторяя:
– Грех это! Смотри, что ты с ребенком сделал.
Сторож дернул ее за руку:
– Иди себе! Это не твое дело!
Я вскочил и, хромая, побежал прочь.
Удирал, а все-таки оглянулся: женщина вытирала уголок глаза. Может, слеза капнула, а может, поправляла искусственные ресницы…
Нога очень болела. В укромном переулке я поднял штанину: посинело, и красный кровоподтек и опухоль!
…К началу первого урока в школе я опоздал и прибежал к маме, потому что без нее я боялся идти в школу. И вот она мыла мне ноги и в третий раз спрашивала, почему я опоздал на урок и откуда этот синяк. А я не отвечал до тех пор, пока она не поклялась, что не расскажет отцу. Тогда я выложил ей всё. Она опустила голову… Но в моем мире были вопросы поважнее, и вот я преодолел себя и спросил ее:
– Ну хорошо, но зачем? А? Эти женщины должны туда идти?
Быстрый