И это была правда.
Правду о том, кто и за что выстрелил в висок Камилю, Воеводин не рассказал. Наверное, нужно было спросить, но я промолчала. Или решила, что сама смогу выяснить, или (надеюсь на второе) что-то более человечное – чувство, как неловко копаться в сокровенном, – остановило меня от бестактного допроса.
Возможно, Камиль презирал меня из-за моего контакта с огнестрельным орудием убийства, которое фигурировало в деле о смерти Воронцовой Аллы. Может, он даже переживал за Максима, считая меня охотницей на дичь: после трех месяцев знакомства со мной серый журавль Костя оказался в беспамятстве, вороная Алла Воронцова – в могиле. Хотя Алла продержалась дольше, если посчитать тот единственный день из нашего детства, когда мы с ней встречались. И да, тогда умерли две мои сестры – два журавленка.
Вернувшись домой, я сбросила на пол жилет, стянула с себя рубашку и три майки, переодеваясь в три домашних топика и шорты. Взяв на руки Гекату, я чесала ее шкурку под ошейником, рассматривая тяжелый будильник с золотыми шапками перевернутых стаканчиков с мороженым крем-брюле.
Убить таким будильником элементарно, если ударить по голове. А легко ли убить отправленной эсэмэской? Это была бы самая эпатажная смерть.
– Эпатажная смерть, – повторила я вслух, разглядывая золотистые всполохи огоньков, что покачивались над зажженными свечами.
«Позже, Кирочка… – снова прошептала Алла, – ты пока не умрешь…»
Каждый день в бюро я присутствовала на допросах, совещаниях, вела протоколы встреч Воеводина. Его часто звали экспертом и довольно редко поручали вести дела в открытую.
Он всегда числился внештатным консультантом, не претендуя на звания и регалии, отдавая все лавры тем, кто его нанимал.
У Воеводина не было семьи, и вечерами он засиживался в кабинете особняка Страховых, полном интересных вещичек. Если бы Воеводин не вступил на пост Деда Мороза, он легко мог бы стать старьевщиком в лавке Аладдина, но я точно знала, что каждый предмет возле него не случаен.
С каждым у следователя своя ассоциация и связь, почти тотемная.
Если слова, реплики Камиля постоянно витали вокруг смерти, то от предметов Воеводина веяло… не то чтобы жизнью, но надеждой. Чувствуя себя как в музее, я подолгу рассматривала заставленные полки и завешанные стены.
Здесь были сабли с пышными кистями, альбомы с засохшими гербариями, рамка для фотографий с портретом балерины, множество звездных карт, коллекции камней и сборник с изображениями нелетающих попугаев кака́по.
Как-то раз я наткнулась на записную книжку, в которой оказались рисунки девушек всех возрастов, сделанные карандашом. Первые портреты выглядели ровными и точными, но ближе к концу карандаш принялся метаться в границах листка, и я была уверена, что размазанные коричневые пятна вокруг – следы застаревшей крови.
Поверхности полок с уликами-воспоминаниями о жизни Воеводина блестели чистотой, и только один уголок оставался нетронутым. Меня