В предсвадебной суете мы гораздо больше стали общаться с родителями жениха, часто обедали вместе и обсуждали подготовку к торжеству. С Лёни окончательно слетела вся вежливость. Со мной он еще держался предупредительно, но в общении с родителями просто распоясался. Я поражалась, насколько быдловатый тип открылся мне, наблюдая, как он грубит матери и относится к ней потребительски. Он прикрикивал на нее, срывал раздражение, мог обвинить совершенно несправедливо. Например, что она поздно подала обед, и из-за этого мы опаздываем на электричку, хотя до этого сам долго возился в ванной, а все ждали его за накрытым столом. Такое поведение раздирало сердце, и я невольно проецировала его на возможное отношение и к моей маме, если бы она была жива. Я видела, что Анна Ефимовна хороший человек, добрый и заботливый. Правда, в отношении своего сыночка она была глуха и слепа, видела всё только в розовом свете.
Ко дню нашего бракосочетания я полностью разочаровалась в избраннике, но при этом еще верила, что смогу его изменить. Однако сама я была как под мороком и ощущала, что радость жизни полностью иссякла.
Да уж, и день свадьбы счастливым назвать было нельзя. Платье-тюлевая занавеска, ушитое на два размера, болталось на моих костях и выглядело ужасно. Даже туфли стали великоваты и норовили спасть с ног. Прическу мне помогли сделать девчонки в общаге. Я была бледна до синевы и товарного вида не имела. На губах застыла деревянная улыбка. В глазах стояли слёзы, а в горле спазм.
Но меня больше волновал вид папы. Я не вынесла б церемонии, если бы он выглядел, как всегда после смерти мамы, помятым и потерянным. Накануне торжества я купила папе белую рубашку и тщательно ее погладила. Отпарила ему костюм и начистила ботинки. Поэтому папа снова смотрелся, как раньше, только стал весь седой и без прежнего блеска в глазах.
Жених в импортном костюме, новой мягкой «обливной» дубленке шоколадного цвета, что было писком моды, и финских ботинках в тон встречал меня с друзьями у общаги на двух машинах, украшенных лентами. На улице было морозно, минус двадцать пять, но я категорически отказалась накинуть на тюлевую занавеску, перешитую в платье, свое пальто. Выручила подруга Люся, с которой мы сильно сблизились в этом году. Она нашла в общаге белый пуховый платок и спасла меня от воспаления легких.
Большой студенческой гурьбой поехали в ЗАГС, где при входе я чуть не упала, поскользнувшись, наступила себе на длинный подол и сохранила равновесие только потому, что схватилась за Лёню. Однако вместо того, чтобы ободрить, он раздраженно сделал замечание, больше похожий на окрик:
– Смотри под ноги!
Слёзы встали в глазах, губы задрожали. Плакать было нельзя, тушь грозила растечься по лицу.