Это совсем иная степень реалистичности. Вот смотри. Осень. Распутица. Плотные сумерки, даже ночь, звезды. Справа поле, слева поле. Дороги нет, есть колеи, они ползут по закраинам этих полей, их много, они заполнены черной стоячей водой и похожи на длинные черные пряди грязных волос. Отец за рулем. Рядом какая-то женщина, я ее не знаю. Машина. Я прекрасно знаю эту машину. «Зил-157», номер на бортах кузова 12—08 ВОЛ. Старый номер, ты понял, какой был в восьмидесятых… Мои руки пахнут грибами, волнушками. Пахнут горько. Впереди и слева, на взгорке, горят огоньки, это деревня. От нее, по полю, наперерез, по серой стерне торопится кто-то, почти бежит. Это еще одна женщина, старая, бабушка. Отец останавливается и просит меня уступить ей место, перебраться в кузов. Прямо с подножки я лезу в кузов, попадаю ногой в корзину с грибами, ругаюсь, потом стукаю рукой по кабине, мол, я здесь, можно ехать. И тут чувствую, что на поясе стало легко. А на поясе висел нож, отцов, охотничий. Я выпросил его поносить, потому что отец не давал ружья. А теперь ножа на поясе нет. Я бросаюсь к борту, замечаю белое лезвие, прыгаю вниз, поскальзываюсь в грязи и проваливаюсь обеими ногами в колею, проваливаюсь прямо по пояс, прямо в эту траншею от переднего колеса. Спешу выбраться, только ноги внизу как-то перепутались, сапоги держат, и меня утягивает под бензобак, всем телом утягивает под бензобак. Я шмякаюсь лицом в грязь, а она уже сверху мерзлая, с корочкой. Хочу выбраться, но грязь уже засосала, не выпускает, а края колеи смыкаются на груди, как края теста. Я кручусь, упираюсь головой в бензобак, рвусь в другую сторону – стукаюсь виском о подножку. А отец уже перегазовал, выжимает сцепление, и я слышу, как за спиной, в коробке скоростей, входит в шестерни первая передача. Вот машина уже пошла, сперва еще медленно. От страха во мне нет голоса, я знаю, что будет дальше, как эти два задние колеса, одно за другим втрамбуют, впечатают меня в грязь без остатка, и как сомкнутся за ними края колеи, а потом наверх выйдет жижа и на ней проступит вода… До весны меня никто не найдет, а, может, не найдут и весной. Весной дорога по полю может пройти совсем в другом месте. А колесо уже напирает, локоть соскребает с покрышки жидкую ленту грязи, левой ноге очень больно, колесо скребет по спине, срывает с фуфайки хлястик, правая нога гнется, что-то внятно хрустит, я кричу, но еще даже раньше, чем слышу свой крик, колесо замирает. Потом я лежу в кабине, сперва на сиденье, потом сползаю на полик, жаркий воздух дует в лицо из печки, на лице ссыхается маска грязи, вокруг все дрожит и грохочет, машина трясется как в лихорадке. Я слышу перегретый мотор и чувствую запах горящих дисков сцепления. Где-то высоко-высоко, под потолком кабины, в стеклянных глазах отца отражаются огоньки приборов…
Виталик долго молчал, а потом засопел:
– Расписал уж, можно подумать. Ну, чего, ну сильные впечатления детства. Вот я однажды тонул, тоже снилось, как…
– Виталик.
– Мм?
– Это же
