– Это не галлюцинация! – перебиваю я.
– Да ладно, ты сама видела, никого там не было. И, боже, кому нужно убивать Игоря? Актёр он хороший, верно. – Она достаёт из сумки ключи. – Но когда за это начали перерезать глотки?
Пока мы поднимаемся по лестнице, Алсу продолжает говорить и говорить:
– Ты слишком много думаешь о мёртвых и слишком часто их играешь. Тебе надо расслабиться. Хочешь, сходим вместе по магазинам?
– Посмотрим.
Останавливаюсь у своей двери. Квартира, которую снимает Алсу, – этажом выше. Не успеваю достать ключи, она перехватывает руку:
– Лана, ты точно в порядке? Посидеть с тобой?
– Нет, – мотаю головой.
Может, она права, и я перегрелась в тяжёлом платье под светом софитов. Или фальшивая кровь оказалась токсичной, вызвав галлюцинации. Но мир вокруг кажется реальным.
Она не могла вырваться со сцены, правда?
Пообещав Алсу, что всё будет нормально, закрываюсь в квартире. Избавляюсь от окровавленного платья и наконец снимаю грим. Стоит выспаться перед завтрашней репетицией, но, упав в кровать, я не могу сомкнуть глаз.
Как увлекательно тикают часы.
Как завораживающе стучит моё сердце.
Сколько интересных мыслей в голове.
Щёлкаю выключателем и тянусь за телефоном.
У меня, оказывается, есть номер Игоря. Нажимаю на «Вызов» и не меньше нескольких минут слушаю гудки. Спит ли он? Или не берёт трубку по другой причине?
Об этом я думаю, пока наконец не забываюсь сном.
На работу утром добираюсь одна: Алсу убежала на очередное прослушивание. Захватив капучино из кафе через дорогу, распахиваю дверь для сотрудников. Налево, налево, а потом направо.
Наш театр похож на лабиринт. Я работала в разных местах, но в таком – никогда. Ольга говорила, его построил лет пятьдесят назад один эксцентричный богач, любитель искусства. Он скорее хотел развлечься, чем создать место для работы. «А владельцу теперь плати за ремонт этого всего», – вздыхает она.
Наконец добираюсь до сцены. Проскальзываю в неприметную боковую дверь, поднимаю голову и – замираю на месте.
В первом ряду сидит Игорь с кружкой кофе в одной руке и томом Достоевского в другой. У нас происходит диалог, которого я не слышала ни в одной пьесе:
– Ты умер!
– Я не умер.
Пауза. Пытаюсь понять хоть что-то. И быстро, пока он не успел спохватиться, подхожу вплотную, тыкая Игоря пальцем в грудь.
Туда, где вчера была рана.
Ойкнув, он проливает кофе, роняет книгу, лезет в карман за платком. Помочь бы ему, но замираю, гадая, не сошла ли я с ума. Может, триста двадцать третий труп стал фатальным для психики?
– Теперь все подумают, я напился и пролил что-то на себя! А сегодня первая репетиция. Что я скажу Ольге?
– Что ты не умер, – выдаю я.
Не знаю, чего во мне больше: непонимания или облегчения, что Игорь