намертво кодируя совершенно безнадежных алкоголиков. За четыре года он научился очень тщательно отбирать своих клиентов, и теперь брал в работу только тех, чьи волевые характеристики позволяли рассчитывать на то, что человек через месяц не взвоет и не потребует, чтобы “у него из башки вынули этот гвоздь”. Но в последний год он отказался от этого хоть и выгодного, но рискованного занятия, и по его редким скупым намекам я понял, что там случилось что-то очень неприятное. Что он то ли по большой просьбе, то ли по старому знакомству согласился закодировать какого-то молодого, но уже потомственного партийного функционера, а тот через три недели взял да и удавился на груше в собственном саду. Потом через доверенных земляков Валерий узнал, что родственники скрыли от него, что у покойника и раньше были попытки суицида, но, как сдержанно каялся Валерка, “он был мой клиент, а значит я тоже в какой-то степени виноват в том, что случилось… Да и родственники тоже хороши: все теперь на меня валят, как будто я их не предупреждал, чтобы они мне, перед тем как я приступлю, все выложили, до мелочей, до прапращуров…”
– Да, ты прав, – вздохнул я, глядя как фокусируются царапины на замирающей пластинке, – никто не придет… Никому я не нужен, ни одной живой душе…
