Смотритель задумывается.
– Ладно! Отправить его завтра во второй участок. Дрова из тайги будешь таскать.
Это одна из самых тяжелых работ, но несчастный рад и ей, как празднику, как избавленью.
– Покорнейше вас благодарю. Ваше высоко…
– Что еще?
– Дозвольте на эту ночь меня в карцер одиночный посадить! Опять бить будут.
– Посадите! – смеется смотритель.
– Покорнейше благодарю.
Вот человек, вот положение – когда одиночный карцер, пугало каторги, и то кажется раем.
– Все?
– Так точно, все.
– Ну, теперь идемте в тюрьму, на перекличку, молитву – да и спать! Поздно сегодня люди спать лягут с этой разгрузкой парохода, – глядит смотритель на часы. – Одиннадцать. А завтра в четыре часа утра прошу на раскомандировку.
Тюрьма ночью
Холодная, темная, безлунная ночь. Только звезды мерцают.
По огромному тюремному двору там и сям бегают огоньки фонариков. Не видно ни зги, – но чувствуется присутствие, дыханье толпы.
Мы останавливаемся пред высоким черным силуэтом какого-то здания; это часовня посредине двора.
– Шапки долой! – раздается команда. – К молитве готовьсь. Начинай.
– «Христос Воскресе из мертвых»… – раздается среди темноты.
Поют сотни невидимых людей. Голоса слышатся в темноте справа, слева, около, где-то там, вдали!.. Словно вся эта тьма запела.
Этот гимн воскресенья, песнь торжества победы над смертью, – при такой обстановке! Это производило потрясающее впечатление.
Невидимый хор пропел еще несколько молитв, и началась поверка. За поздним временем обычной переклички не было, просто считали людей. Подняв фонарь в уровень лица, надзиратели проходили по рядам и пересчитывали арестантов. Из темноты на момент выглядывали старые, молодые, мрачные, усталые, свирепые, отталкивающие и обыденные лица – и сейчас же снова исчезали во тьме.
В конце каждого отделения фонарь освещал чисто одетого старосту.
– Семьдесят пять? – спрашивал надзиратель.
– Семьдесят пять! – отвечал староста.
Старший надзиратель подвел итог и доложил смотрителю, что все люди в наличности.
– Ступай спать!
Толпа зашумела. Тьма кругом словно ожила. Послышался топот ног, разговор, вздохи, позевывания. Усталые за день каторжники торопливо расходились по камерам.
– Кто идет? – окрикнул часовой у кандальной тюрьмы. – Кто идет?! – уже отчаянно завопил он, когда мы подошли ближе.
– Господин смотритель, что орешь-то?.. – мы прошли под воротами.
Загремел огромный замок, клуб сырого, промозглого пара вырвался из отворяемой двери – и мы вошли в один из номеров кандального отделения.
– Смирно! Встать!
Наше появление словно разбудило дремавшие кандалы. Кандалы забренчали, залязгали, зазвенели, заговорили своим отвратительным говором.
Чувствовалось