Это тоскливое и острое «почемушие» сверлило Мишку в спину до самого входа в прощальный зал.
Людей у гроба набилось – не протолкнуться. Люди стояли плотно. Женщины, не стесняясь, растирали потёкшую тушь со щёк. Мишка, глядя на них, тоже сглотнул жёсткий ком.
Перед Мишкой и бабушкой народ почтительно расступился. Мишка никого не знал, да и отца в гробу не узнал: худой, жёлтый. Голова почему-то в шапке…
Противно и назойливо пахло сладким.
«Смерть – это гадость, – думал Мишка. Он старательно отводил взгляд от малознакомца в гробу. Рассматривал цветы, большой плакат у изголовья гроба. На нём папа, молодой и стройный, запустил пальцы в длинную шевелюру. Внизу портрета – папин девиз: «Нам осталась только молодость и радость!».
«Груснота – вот что такое похороны! – «записал» Мишка в свой мысленный блокнот. Есть у него в голове словарик, куда он складывает необычные слова-открытия. – Это не по мне. Я-то никогда не умру».
– Глубоко Валентин Юрьевич жил, – услышал он громкий шёпот позади себя. – Не вынес тяжести…
В ответ низкий голос пробурчал неразборчиво.
Невидимый Мишке собеседник подтвердил:
– Что говоришь? Опасно? Да, наверное, это то самое… На грани помешательства.
– Сына его жаль – тш-ш-ш, тихо! – вот он, спиной перед тобой, горемычник. Юрич-то, Юрич! Вот такие дела… Жалко, жалко…
Тут распорядитель нажал невидимую кнопку. Медленно и торжественно разошлись в полу створки.
Мишка вытянул шею – жаждал и страшился увидеть огонь, или что там бывает в крематории. Но гроб опустился медленно, под долгую грустную мелодию невидимого оркестра. Створки задвинулись.
Так Мишка осиротел.
Люди подходили к нему и бабушке. Подходили и подходили. Конца им не было. Кто в кожанке и в бандане, кто в строгом костюме. У одной девушки уши были сплошь в железе, даже в носу серьга. Мишка невежливо таращился её на серьгу, торчащую из щеки, пропустил, о чём говорил.
Девушка с серьгой в щеке исчезла, появились двое – вылезли из «Скорой», заскочили, прямо в белых халатах. Бегом к гробу, походя хлопнули Мишку по плечу. И поспешно удалились.
Незнакомый мужчина приблизил своё лицо к Мишкиному – с воспаленными глазами, мятое, жалостливое, – почти ткнулся красным носом в щёку и проговорил, поминутно шмыгая:
– Я когда эту дрянь подхватил – шмыг, шмыг, – вирус, чтоб его! Юрич меня у себя приютил, чтоб – шмыг, шмыг, – мою семью обезопасить. У меня ведь сынишка, только год вышел… А Юрич один… он жил, шмыг, шмыг. Если б не он…
Мужчина обреченно махнул рукой. Мол, лежали бы он сейчас с Юричем в соседних гробах.
– Несчастный ты парень…– прежде чем отойти, шмыгнул красным носом мужчина.
Его отодвинула девушка, та с россыпью серёжек в ушах:
– Жанна Николаевна, вы, наверное, меня не помните, – обратилась она к бабке, – мы встречались…
– В сентябре 2003 года, – отвечала ей бабка, – на день рождения Алёны. Ты –