К Ян Янычу вел глухой косой коридор. Ход свернул вниз, несколько ступенек вглубь, еще один наклонный канал, вход с табличкой, и вот, постучавшись и услышав незначащий звук «Да-да», я был в кабинете.
Обстановка не составляла из ряда вон выходящего – разве сумеречный несгораемый шкаф, где полагалось бы быть окну, – неровно поставленный поперек угла стол да пара сидений – одно для меня – вот и вся обстановка. Стены очень аккуратные, в серебристом облачении. Графин, стакан на столе, пепельница – это прозрачное. Хозяин кабинета – в углу за столом, тоже обыденный, бесцветный, время от времени в очках перед серыми глазами, с редкими прямыми линиями по черепу назад, едва заметно пухлый, одетый, как все, в платье под цвет стен без блеска. И единственная здесь примечательная была черта, что весь кабинет давал крен, как каюта при качке, градусов на девять от меня к Ян Яновичу, по диагонали от двери к столу – постоянный крен. Как и следовало ожидать, мне следовало сесть на стул, и от наклона меня все тянуло лечь на стол, а хозяину стола, напротив, требовалось усилие, чтобы не откидываться, когда приходила нужда говорить интимнее.
Как и следовало ожидать, дело было в романе, в моем сочинении. Из-за него меня позвал к себе Ян Янович, как он мне сам объявил после обычных формальностей, вполне дружелюбных, законных и неприятных. Роман лежал в папке у него на столе, неоконченный, недописанный – девять глав, а от главы десятой было одно название: «Дух времени». Ян Янович некоторое время молча перебирал мои листы, размышлял, обдумывал, а потом глубокомысленно произнес:
– …Империи приходит конец… По-вашему так… И вы полагаете, что ваше свидетельство будет с энтузиазмом воспринято населением? А… известно ли вам?.. Да я сейчас вам просто продемонстрирую некоторые документы.
Ян Янович наклонился под стол, достал портфель и вывалил передо мной ворох газетной бумаги, вырезок, писем, магнитофонных лент с голосами и гибких пластинок, записанных нарочно для этого случая.
– Вот, ознакомьтесь. Весь народ вас осуждает.
То, что я читал и слушал, производило неразличимое впечатление достоверного и небывалого. Названия статей были стандартные: «Гневное осуждение», «Клеймим позором», «К столбу!». Я знал все эти приемы еще по старому делу начальника всей безопасности. Тогда в университете на собрании химического факультета после официальной вялой эхолалии выскочил вдруг некто в военном ремне, но без погон и заорал, что он, сидя в окопах, завоевал себе право на высшее образование, а тот – во всем виноватый – его хотел лишить! – смерть предателю, врагу химического обучения окопных сидельцев. Стали искать заранее заготовленную резолюцию, чтобы «зачитать», – оказалось, забыли в канцелярии. Немного даже посмеялись над недоразумением. Ну, то – большой чин. Потом пошли разбираться с пишущей братией – всюду одно и то же: «Я не читал… но кто позволил?.. и т. д.», – говорил шахтер свиноводческого комбайна. Примерно такое содержимое и выложил мне Ян Яныч, но тут черта,