Я встал и отправился за ним.
– Я считаю нужным, – сказал я. – Можно мне захватить с собой чемоданчик?
Вестибюль, в который выходила дверь, был восьмиугольным, в каждой стене открывалась дверь в коридор. Тут была свалка больничной одежды, мешков и застиранных простыней. На некоторых были видны коричневые и фиолетовые пятна. Мы пошли по коридору сразу направо. Над входом в него висела табличка с красными буквами на хинди, несколько букв отвалились, оставив после себя отчетливый след.
– Не прикасайтесь здесь ни к чему, – сказал доктор, – и не подходите близко к больным. Вы, европейцы, народ хрупкий.
Коридор был очень длинным, выкрашенным в скучный голубоватый цвет. Пол казался черным от тараканов, хрустевших под нашими подметками, хотя мы их старались обходить.
– Мы их травим, – сказал доктор, – а через месяц появляются новые, в стенах отложены их личинки, эту больницу следовало бы снести.
Коридор заканчивался в новом вестибюле, точь-в-точь как главный, но разделенный шторой, не столь просторный и неосвещенный.
– Чем занимался мистер Джаната-Пинто? – спросил он, откидывая штору.
Я подумал было сказать: «Он был синхронным переводчиком», что я, вероятно, и должен был сказать. Вместо этого я ответил: «Он писал рассказы».
– Вот как, – сказал он. – Осторожно, здесь ступенька. И о чем в них шла речь?
– Ну в общем, – сказал я, – не знаю, как поточнее выразиться, в них говорилось о том, что́ не получилось, об ошибках; в одном, например, рассказывалось о человеке, который всю жизнь мечтает о путешествии, и, когда наконец наступает день, когда он может его себе позволить, он понимает, что ехать ему никуда не хочется.
– Но сам-то он уехал, – заметил доктор.
– Похоже на то, – ответил я. – В самом деле.
Доктор опустил за нами штору.
– Здесь лежит около сотни людей, – сказал он, – боюсь, для вас это будет не самое приятное зрелище, эти люди лежат здесь давно, ваш друг может быть среди них, хотя мне кажется это маловероятным.
Я последовал за ним, и мы вошли в огромную комнату, пожалуй, самую большую, которую мне доводилось видеть. Она была размером с ангар, вдоль стен и в три ряда по центру стояли кровати, точнее, лежанки. С потолка свисало несколько тусклых лампочек, и я на минуту замер, потому что запах был невыносимым. Прикорнув у входной двери, лежали двое людей в лохмотьях, при нашем появлении они удалились.
– Это – неприкасаемые, – сказал доктор. – Они ухаживают за больными, помогают им справлять нужду, сейчас никто не желает заниматься этой работой. Такая эта Индия.
На первой кровати лежал старик. Он был голый, худой как скелет. Казалось, он мертв, но глаза его были широко раскрыты; на нас он посмотрел без всякого выражения.