Между тем, дела мои шли совсем неплохо; завязав с Архитектурным, я только вначале работал в тандеме с кем-то, я быстро нащупал собственную нишу, золотую жилу – ландшафтный дизайн, и вышел напрямую к заказчикам. Мой отдельно взятый гонорар теперь составлял не пять, семь тысяч, а двадцать и тридцать, в отдельных случаях тянул на пятьдесят-семьдесят в твердой валюте, делаю все с размахом и, разумеется, не плачу налогов, ведь я не связываюсь с фирмами. Отчим, Х.И. не увидел меня «на белом коне», как старый дирижабль, он уже выпустил воздух. Сейчас в свои двадцать шесть, я могу выполнить «сад камней» любой сложности, соорудить водопад, да мало ли что, а ведь начал, неловко вспоминать, с садовых гномиков, незатейливых беседок. Бывает, разжиревший пахан просит придумать что-нибудь этакое, и я ставлю под сакурой писсуар в форме головы Сократа, делаю ему прикол, раз платит; пусть мочится на Сократа, на эту очумелую жизнь, пока самого не замочили.
Мои отношения с матерью определяла отчужденность, редкий досуг скрашивали девочки из тусовки, замужние дамы, правда, тоже случайные, иногда свербело в душе, но я полагал настоящее не по мне, не по Сеньке шапка, сомневался, что хоть раз в жизни такое случается с каждым, и попадаешь, как кур во щи.
Я ловлю себя на том, что не рассказываю, а делюсь мыслями; мысли не построишь по ранжиру: сейчас подумай о том, а потом об этом, они всегда вперехлест.
Я не мог без Тани существовать, я вжился, втянулся в нее, как Гоген в абсент, раскачивался на зыбкой палубе чувств. Она стоит передо мной в облегающих черных брюках и водолазке, с пухом волос, подчеркивающим отточенную форму головы, юноша воин с картины Караваджио, только нет рукояти меча в длинных пальцах, а я щелкаю мышкой перед экраном, где оцифрован макет моего очередного заказа. Таня все видит, замечает любую мелочь, неужели училище дало ей такой нюх, точность художника. Разъятая цепочка времени, звенья распадаются… день или час прошел? Достала из папки мои акварели, перебирает на полу, сидит, поджав ноги, под короткой юбкой будто гудит примус, глаза кремнево-синие, морские.
– Если бы я жила во времена Рафаэля, я бы смешивала Рафе краски. Гобелены ткала! – Смеюсь, выключаю компьютер.
– А тебе хочется писать маслом?
– Надо же по новой начинать, если работать живопись, – я смущаюсь, как портняжка, которому предлагают подучиться на кутюрье..
Мы ничего не успеваем обдумать, понять про жизнь, время летит быстрее, чем мы соображаем. Таня загостилась у меня и незачем уже скрывать звонки на мобильник, взволнованные, с паузами из-за нехватки слов, разговоры по-итальянски. С ним, с Армандо, она давно, а со мной без году неделю. У итальяшек слащавые имена, все они теноры – кенари, ему под сорок
– зачем тебе такой, на семнадцать лет старше? Я еще не врубаюсь
– он прибрал к рукам реставрационный