Приключения ноплов. Александр Кормашов

посадить любимую в клетку, а потом всю ночь распевать ей про то, как ты её любишь? Нет, Нопленэр был согласен лучше умереть.

      Меж тем время шло. Корабль давно летел в космосе. Нопленэр продолжал страдать. Временами он вёл себя очень странно. То целыми днями бродил по стране чрезвычайно задумчивый и не реагировал ни на какие расспросы, то вдруг начинал вести себя буйно, задирался и вызывал на дуэль придворного дуэлянта Ноплеца. Но тот упорно отказывался драться. Ссылался на занятость другими дуэлями. Художнику удалось только выпросить взаймы дуэльный пистолет. Взамен дуэлянт потребовал нарисовать картину, на которой он будет изображён стоящим в боевой позиции со шпагой в руке. «И не забудь, – сказал напоследок Ноплец, – ты должен нарисовать меня точно в момент атаки уколом в верхний сектор туловища с выпадом. При этом защита должна быть пятая – дагой. То есть кинжалом». Нопленэр послушно кивнул, захватил свой мольберт и пошёл стреляться на луг. Там он немедленно получил из надувной пушки по голове.

      Очнувшись на следующий день в больнице, Нопленэр ощупал себя с ног головы и расстроился. Всё было на месте, но чего-то не хватало. Он долго гадал, чего же всё-таки не хватает, вспоминал-вспоминал и вдруг понял, что он забыл все стихи. Все-все, до единого! Ему, что называется, отшибло память. Он был счастлив. Он был счастлив в течение целых пять минут. Потом ещё пять минут сомневался, действительно ли он счастлив. А через пять ему уже стало казаться, что в его стихах что-то было. Кажется, там были совсем неплохие строчки. Вот, например, эта… Или вот… Однако ни одной строчки Нопленэр так и не сумел вспомнить. Он думал, что вспомнит когда-нибудь потом. Он думал, что время лечит. Но время не лечило. Ни тогда, ни потом, ни через много дней. И от этого художнику порой становилось совсем худо. Так худо, что по ночам он стал пробираться в картинную галерею дворца, снимать там со стен портреты принца Нопличека, переворачивать их и смотреть, что написано на изнанке. Ведь было время, когда некоторые свои стихи он переписывал прозой прямо на изнанке холста. С одной стороны, экономил на писчей бумаге, с другой – верил, что так будет легче избавиться от них, когда картину унесут.