Пропади он пропадом, этот русский юг! Этот антисервис! Эти толпы обгоревших грешников! Нам надо проехать перевал, до Сочи. Меня тошнит уже больше двух часов. Какие пейзажи? Глаза бы в одной точке задержать. И сын еще все время: «Когда? Ну когда?» И вдруг я вижу указатель «Пос. Новомихайловский». Смотрю направо, в сторону моря, там скоро начнется длинный-предлинный забор, за которым находится тот самый лагерь. Вот! Уже проезжаем главные ворота. Я заорала сыну: «Не ори!» Вот они – большие белые буквы: «Орленок». Я пытаюсь разглядеть что-нибудь за бегущей решеткой забора и кричу:
– Я здесь была!
– Успокойся, мышь, – мой муж терпеть не может эту дорогу. – Когда ж ты уже забудешь свои пионерские подвиги?
– Я здесь была, – говорю.
Решетка мелькает, длинная, на весь поселок. И ничего там не видно за деревьями, только солнечные лучи моргают сквозь листву. И уже не верится, что я жила целый месяц там, по ту сторону забора. Вот так вот буду когда-нибудь пролетать над Землей, начну кричать: «Я здесь была! Я здесь была!», а мне никто не поверит.
Да, представьте себе, мы встретились в этом самом пионерском лагере. А что вы сразу: «Фу! В пионерском лагере…»? Это, между прочим, был 1991 год – год смерти всех пионеров. Не было уже никаких барабанов, галстуков, свистков, линеек, строевых песен. Ни одного пионера, кругом – журналисты.
Я приехала на Форум юных корреспондентов, что-то похожее на корпоративный семинар, которые проводятся теперь где-нибудь в Египте или Болгарии. Правда, вшей все-таки на въезде проверили, не удержались. Это же только 1991 год, коммунисты еще не вымерли. Хотя о чем я? Тогда я наивно радовалась, что скоро на земле не останется ни одного коммуниста, а теперь знаю – они бессмертны; мосты, телефон и телеграф по-прежнему у них.
Газеты орут: «Свобода слова!», «Демократия», «Гласность», а мы, молодая пресса, стоим в очереди на медосмотр, в одних трусах, прикрываясь медкартами. Мы отдрессированы к своим пятнадцати годам, как белые мышки. Терпение и покорность – наша главная добродетель. «Это что за «шуточки революции»? Пошли вы на… со своим колхозным лагерем, – думаю. – Сейчас плюну – и на вокзал». Но дрессура делает свое дело: не плюю, стою, жду своей очереди, готова сунуть шею в петлю из пионерского галстука.
Народ возмущается громким шепотом:
– Какая дикость! Как на зоне!
И я со всеми помалкиваю и мечтаю. Меня считают овцой, меня сгоняют в стадо, а я стою в одних трусах и мечтаю о любви.
Нас посчитали по головам, проштамповали и выпустили. Мы плетемся по расплавленной резиновой дорожке. Жарит так, что плечи защипало. Вокруг зелеными пирамидками южные деревья… До сих пор не удосужилась выяснить: кипарисы это или не кипарисы. Ветер пахнет чем-то знакомым… Что-то из моего несчастного детства… Ну, точно! Так воняли водоросли в Анапе, давно, когда мои родители еще жили вместе. Дорожка выходит на высокую открытую площадку и… Вот оно – море!
Я,