Громкий довольный и слегка пьяный хохот господина Оливера пронзил тишину и отрезвил всех, давая намек возвращаться к оторванным делам. Он хохотал почти без остановки, глядя на меня, пока не отер появившуюся на глазах слезу и произнес:
– Я никогда не верил сказанным словам, когда мне продавали тебя, потому что они казались мне слишком уж сказочными, ведь не бывает такого… Не бывает таких людей, но ты… – он снова захохотал и повернулся к господам за столом. – Нет, вы только представьте, мне говорят, что он как сторожевая собака исполняет лишь поставленный перед ним приказ, да еще так, что забывает про себя. Я тогда расхохотался в лицо, сказав, что ни один мужчина, оставшись наедине с красивой женщиной, желающей его, не останется равнодушным, а мне доказывали обратное, рассказывали, как оставляли с ним жен, а те жаловались на него мужьям, что он не выполнял их желаний и приказов, которые порой доходили до абсурда, просто потому что муж приказал ему следить на ней, – и снова хохот. – Я не верил, правда, но с каждым таким вот разом удостоверяюсь в правдивости сказанных слов.
И меня это даже не ранило, не смутило. Правда есть правда, чего на нее обижаться. Мне отдали приказ, его я и буду исполнять, а помехи устранять. Так что да, непонятно мне веселье господина Оливера, но это не мои проблемы, так что я продолжил сидеть, теперь уже в гордом одиночестве, ожидая, пока господа не наиграются.