Рудковски, как ни горько было ему сообщать Элеоноре, принял решение, посягающее на титул правильного. Супруга не особенно удивилась исходу событий: слишком долго шел к нему их караван. Женщина скорее переживала за дочь.
С любимой внучкой Агата вела себе совсем не так строго, как с «дорогим» зятем. Вернее, к малютке Катерине строгости миссис Бристоль не проявляла вообще. Как и полагает истиной бабушке, Агата холила и лелеяла внучку. Женщина баловала ее, разрешала капризничать и задаривала подарками, какие мистер Рудковски позволить себе не мог. Этим Бристоль не только радовала неугодливую малышку, приучая ее требовать и получать свое, но и досаждала бедняге Джозефу – тот надрывал спину, лишь бы купить дочери куклу.
И хотя Катерине было всего пять – возраст, в котором дети запоминают совсем немного, девочка сохранила о бабушке теплые воспоминания. Она обожала Агату, хотя уже и не помнила, за что именно. Так случается – расставшись с человеком, потеряв его из поля зрения, а затем и из собственной жизни, люди склонны предписывать ему всевозможные совершенства. В действительности же они кроят в голове его безупречный образ, недостижимый в реальности идеал.
Когда родители сообщили о переезде, новость вызвала у малышки бурю эмоций, от чего взрослые отмахнулись. Что несмышленые дети знают и на что они могут влиять? Не потрудились отец и мать и поведать причину такого решения, мол, девочка подрастет и поймет.
Миссис Бристоль уговаривала детей остаться, настаивала на изменении своего характера, угрожала лишить Элеонору наследства, умоляла не делать опрометчивых шагов. Все тщетно. Не растрачиваясь на слова, Рудковски сурово бросал: «Мы уезжаем». Решения, объявленные подобным тоном, обжалованию не подлежат.
Так семья Рудковски переехала из процветающего Геттинберга в загнивающий Энгебург. Не то чтобы город совсем ни на что не годился – напротив, Энгебург представлял собой маленькое симпатичное место. «Украшением» же ему служило скупое число горожан с уродливыми душами.
Энгебург был пригоден для обитания, но немыслим для проживания. В нем судачили обо всем: о событиях, ближних и незнакомых. Но особенно тщательно перемывали косточки тех, у кого получалось в этой Вселенной чего-то добиться. «Будьте уверены, наворовали! Повезло, подфартило, зараза-удача», – шипели завистливые языки. Словом, жителям Энгебурга непросто давалось признание чужих успехов. Но еще сложнее давалось решиться на собственные.
Когда до горожан долетали новости о научных открытиях, возникшем движении или прочих вещах, непривычных для их ушей, они лишь посмеивались над причудливым «мракобесием», не утруждая себя даже тем, чтобы вникнуть в его существо.
Пожилые жители города довольствовались тем, что, завидев промахи современности,