– «Я депутат советской… улицы», – насвистывает Андрей Иванович, кивая помощнице Марине и проходя в кабинет.
Он всегда что-то поёт. Даже несвойственный ему репертуар. Это вот явно из шансона. Сашка её пел, что ли? Кигелю нравилось петь. Он искренне полагал, что настоящий певец петь любит. Не может не петь, дома ли он, на концерте или на рыбалке. Но общение с коллегами доказывало обратное. Взять хоть Лёньку Волка. Этот может неделями рта не открывать, если никуда не приглашают за гонорар, и ему нормально. Как в том анекдоте: могу копать, могу не копать. Кигель «не копать» не мог никогда. С самого детства.
– Андрей Иванович, – в кабинет заглядывает Марина, – звонила Лилия Ахундова, хотела узнать, когда вы будете на месте. Я ей сказала, что с утра, она обещала заехать.
Он кивает, уже зарывшись в бумаги. Марина тщательно сортирует их, стараясь отделять те, что связаны с его депутатской и общественной деятельностью, от текстов песен, договоров на выступления и всего, что касается Кигеля-певца. Но разделить это порой невозможно. Он уже и сам не знает, где заканчивается артист и начинается политик и общественник. Хорошо, хотя бы у пекарен есть управляющий. И то нужно ездить, контролировать, вникать в производственные процессы, иначе давно бы потеряли и качество, и бренд. А бренд – это его имя, на которое он работал всю жизнь.
Вот, например, письмо от директора детского дома маленького-маленького города. Его и на карте не сразу найдёшь. Другой бы и не нашёл, но Кигель так много гастролировал за свою жизнь, что географию поневоле выучил. Ещё и не обычный детский дом, а для детей с отклонениями в развитии. Неудивительно, что в глуши – сослали подальше, чтоб глаза не мозолили и совесть не будили. Финансирования практически нет. На еду хватает, одежда кое-какая имеется, а всякие излишества, типа футбольных мячей и кроссовок, уже не предусмотрены. Да и зачем им мячи, если спортивный зал давно в аварийном состоянии, того и гляди потолок на голову упадёт. Фотографии в письме тоже были. Чем дальше Андрей Иванович читает, тем большее негодование поднимается в душе. Вот фотография воспитанников. Бритые головы, серые какие-то, застиранные рубашки и одинаково угрюмые лица. Кигель невольно переводит взгляд на стену. У него вся стена напротив стола увешана фотоснимками: он с коллегами, он на сцене, на гастролях, на приёме у Президента, есть даже кадр с папой Римским! И есть старенькая чёрно-белая фотография в самом начале стены, как в самом начале большого пути, пропетлявшего от деревянного барака Замоскворечья до Кремля и Ватикана. На этой фотографии тоже мальчишки с бритыми головами, потому что в военные и послевоенные годы только такая причёска спасала от вшей. У них тоже застиранные рубашки и хмурые лица с вечно голодными глазами. Но их детство пришлось на сороковые. И как бы ни любили их уцелевшие на фронте родители, как бы ни пытались скрасить суровое время единственной мандаринкой или шоколадной