Я думаю… – с чего он взял, что вообще умеет думать? Философ, который начинает с я, потенциальный самоубийца, так говорил видевший чертей по пути в Каир Владимир Соловьев – сидели голубки чернопузые на борту судна.
Это чужой он спрашивает и меня называет – ты.
И какое ему дело до Президента?
Кто его любит, кого он любит, что может сказать на исповеди?
С кем спит? И что делает, чтоб жизнь могла продолжаться?
Что снится после настоя шуиманджу?
Навстречу всем стяженным местоимениям – я, ты, он – несется микроавтобус с макросоветниками, как раз заговорили о пенсиях после выслуги. А мне – ему во мне – беспокоиться нечего. Такой пенсии, как у меня, не будет ни у кого из бывших выпускников философского факультета. Может, только один мелькающий на экранах либерал удостоится отличий, да и то потому, что в последние года стал советником Жириновского.
Денег на жизнь пока хватает.
И когда пешком шел через мост – не знал еще, что проезд в троллейбусе стоил четыре копейки, в автобусе – пять. А красный трамвай – три копейки. В городе Ленина верили, что каждый честно положит сам. Звякнул пуговицей железной по кассе – оторвал билет. Лисовин из провала меж взлобками подскулил сразу по-свойски. Не подползешь незаметно, чтоб воды полакать, – сил не будет курицу цапнуть, лисята сдохнут, ползи, стукни пуговкой по прорези в пластмассовой щели кассы, пусть ползут внутрь чужие монетки, а своя тихо в кармане.
Спасатель склонился над родником – с верхотуры Дворцового моста легко замечать все остальное внизу.
Его не знает никто и он никого.
А лисовин на брюхе ползет, нос до крови колючкой терна уколот, капли красные на ноздрях. Лисята поскуливают, друг друга зубами за жалкие хвосты. Лисица белую кость грызет, больше нечего. И молоко, что брызнуло из груди женщины в поезде, как молочай на морде у последнего коня расстрелянной сорок лет назад восставшей донской полусотни Казанской станицы.
Тут ничего этого нет.
И после месяца на уборке турнепса ничего не прибавилось. Только финское заброшенное кладбище чужими могилами тронуло взгляд, да озеро Правдино холодно колыхалось. Вино привозили из Выборга, красное полусладкое, совсем непохожее на портвейн местной выделки, когда мы с Партизаном выпивали. И надо быть там, где сила, там признание. Хоть словом, хоть взглядом – только не на молчок, не на сдачу. Не играй в карты – предупреждал Бондаренко-полковник, не пей, чтоб не потерять голову, не ходи в одиночку вечером, когда шпана на стрёме, чтоб подстеречь.
Где сила?
Да ты же вступил в другое время – будущее теперь почти настоящее. Будущего меньше, чем раньше. Вокруг совсем по-другому плещет водой озеро, совсем другие оказались могилы, девушки в лес готовы идти, кажутся доступны, но неприступны. Тут у женской силы совсем непривычный фасон. А свои далеко на берегу среди лесочка с незагорелыми выше локтей руками, белыми коленями, белыми животами. Сбросили