Моя любимейшая Мари,
Твое последнее письмо меня очень тронуло, и мое единственное желание – чтобы ты меня простила. В эти тяжелые времена между нами не должно быть никакой злости и никаких обид. Даже если наши ожидания и воззрения расходятся, я страстно надеюсь на твою любовь и понимание.
Немалая доля всех непониманий проистекает от того, что за прошедшие недели у меня практически не было времени написать тебе обстоятельное письмо, чтобы объяснить тебе мое решение. Целыми днями мы находились на огневых позициях, но не было сделано ни единого выстрела, а вчера вдруг наши враги – англичане и французы – превосходящие нас численностью, пошли в наступление на наши позиции. Тяжелая артиллерия, пулеметы и огромное число пехоты против одного маленького кавалерийского дивизиона! Было чертовски страшно, но приказ был отдан коротко и ясно: «Удержать позицию». И мы держались, пока это было возможно. Но чтобы нас не постреляли, как зайцев, пришлось отступать через деревню под огнем пехоты, в нас стреляли прямо из домов. Шрапнель и пулеметные очереди просто гремели в ушах. Потом поступил приказ: «Остановитесь! Возвращайтесь! Снова назад!» Мы повернули и помчались сквозь град пуль к полю, а оттуда в надежное укрытие. Пять моих боевых товарищей и семь коней заплатили своей жизнью. Четыре артиллерийских установки были спасены.
Как тебе объяснить, что я испытываю во время таких событий? Да, они стали для меня буднями, потому что если бы я каждый день ощущал ужас, то мой ум не выдержал бы. Вечером же ты сидишь с товарищем и беседуешь о доме, он показывает тебе фотографии, а утром он уже лежит мертвый в траве, с черепом, раздробленным пулями на куски. Никогда прежде я не испытывал такого единения, такой крепкой мужской дружбы; я узнал ее здесь, потому что каждый день и каждый час мы смотрим в глаза смерти. Мы делим один блиндаж, еду, табак и вино, а также смертельный страх и безумную надежду – выйти из всего этого кошмара целыми и невредимыми. А теперь я должен как трус сбежать, вернуться на родину, в безопасное место? И оставить своих товарищей там страдать одних? Я этого не могу!
Не хочу быть несправедливым, моя милая. Делай то, что ты считаешь нужным, и если судьбе это будет угодно, ты добьешься своего и я вернусь к вам, но со своей стороны ничего для этого я не сделаю.
Это не касается моей тоски по тебе, так же как моей искренней и глубокой любви. Нет, я не лицемерю, любовь моя, ты еще не знаешь меня. Напиши мне поскорее, что прощаешь меня и что сохранишь свою любовь ко мне, даже если твой Пауль снова ничего не понял.
Целую и обнимаю тебя.
Пауль.
9
– Э-э-э!
Сильный пинок в правую голень вырвал Гумберта из мягкой темноты глубокого сна. Он застонал от боли, подтянул ногу, обхватил обеими руками икру и, жмурясь, вгляделся в сияющий свет. Кто-то распахнул дверь чердака. Утреннее солнце бросало яркие косые лучи на сваленный инвентарь, осветив, к сожалению, и то место, где он ночевал.
– Meisje… vagabond…
Он