Мама повела обеих дочерей в зимний сад, где собирались пить кофе с пирожными. Пауль взглянул на свои карманные часы – было четыре часа пополудни. Ему оставалось еще пятнадцать часов. Почему же время шло так медленно? Все эти разговоры, это расставание, эти старания выглядеть собранным, казаться уверенным – как же все это было мучительно. Он вспомнил, как прощались с друзьями юности, которые вызвались добровольцами, чтобы год прослужить отечеству. Это было в самом начале войны, все были полны энтузиазма и вряд ли ожидали, что им придется идти на врага. Двух его школьных товарищей объявили непригодными к службе из-за каких-то физических недугов. О, как же они злились. Остальные отпраздновали канун начала своей службы веселыми хмельными застольями, ночными факельными шествиями по улицам Аугсбурга и ревом песни «Дозор на Рейне». Пауль был в толпе среди них и в этом всеобщем опьяняющем восторге сожалел, что не идет вместе со всеми.
– Поль!
– Китти, прошу тебя! – воскликнула Алисия. – Мы же хотели взять себя в руки и…
Но уже было слишком поздно: чувства Китти были куда сильнее всех обещаний и намерений. Стоило только Паулю показаться в зимнем саду, как она с рыданиями бросилась ему на грудь.
– Я не отдам тебя! Я буду крепко держать тебя! Им придется разорвать меня на две половинки, чтобы заполучить тебя…
– Только не плачь, Китти, – шептал он ей на ухо. – Подумай о ребенке, что у тебя под сердцем. Я вернусь, сестричка.
Ему пришлось дать ей свой носовой платок и терпеливо переждать, пока она высморкается и вытрет слезы. Потом он подвел ее к плетеным стульям, и она в изнеможении опустилась на один из них. Вошла Мари в белом просторном платье из хлопчатобумажного кружева и с шерстяным платком на плечах, выражение ее лица было сдержанным.
– С малышами все в порядке? – захотелось узнать Паулю.
– Да, юные матери поначалу всегда слишком беспокойны, – ответила вместо Мари Алисия. – Все в лучшем виде, Пауль.
Часы тянулись жутко медленно. Ели пирожные, пили кофе, выслушивали долгие речи Элизабет о скорой победе любимого отечества, терпели вид словно смертельно раненной Китти, улыбку Мари, в которой было много заботы и печали, речи отца о том, что из колоний скоро снова будут закупать хлопок, бледное лицо мамы, ее образцовую выдержку, ее стремление не огорчать его. Около пяти пришел старый Сибелиус Грундиг, у которого было свое фотоателье на Максимилианштрассе. Алисия вызвала его, чтобы сделать на память семейную фотографию. Он рассадил их по своему желанию – Пауля усадил между матерью и Мари, Китти прильнула к отцу с одной стороны, а Элизабет села с другой, выражение ее лица словно говорило всем: ну да, я же пятая спица в колеснице.
Ближе к вечеру с коротким визитом пожаловала