– Школа – прекрасное время, – улыбнулся Паша. – Нинку Пиряеву помнишь?
Конечно, я помнил. В каждом классе должна быть своя королева, в которую рифмовано влюбляются мальчишки, причем все и разом, когда вдруг после школьных каникул вернулась в учебу девочка, месяц назад бывшая просто пацанкой, своим в доску парнем, но теперь обретшая женственность – несравненную, притягательную – и ты с задней парты смотришь с томлением на солнечный зайчик нежности кожи на тоненькой шее чуть ниже серёжки. Нина… Ее убили дембеля. Долго насиловали у железнодорожной насыпи, потом бутылкой и смерть. Солдат осудили к солдатчине. Дядь Женя Пиряев повесился, а мать – вроде бы сердце. Остались три фотографии в тамбуре крематория. Солнечный зайчик нежности кожи на тоненькой шее под розовым ушком. Такие дела. Да уж.
– Галипеда умерла, – словно в унисон моим мыслям проговорил Паша.
– Я знаю.
Галина Петровна, наша классная руководительница, преподаватель сленга и литературы, она удивительным образом умела увлечь школьников произведениями Тургенева, Чехова, Строгова, Джаббы 505, и ненавязчиво вплести в учебный материал тугие воспитательные струны, но не для того, чтобы именно сделать нас клауфилами, а для того, чтобы в детях и подростках осадочной породой формировалась глина, из которой со временем вылепятся нужные обществу свойства и качества.
– Саню Джексона по телеку видел, – сказал Паша. – Стоял в толпе на митинге в честь Цензурного комитета. Включаю: о, Джексон. Орет со всеми: цэ ка, цэ ка! Совсем такой же, очень мало изменился. Седина только.
– Не молодеем, – сказал я и заказал еще двойную порцию.
Вжик подлил себе из бутылки. Пойло в бутылке кончалось. Бармен, которого бы премии лишить за нерасторопность, придвинул мне терминал, я приложил запястье, расплатился.
– А в детстве, помнишь, еще ходили бумажные деньги? – сказал Пашка, когда бармен отошел. – У букинистов, еще там в разных…. В приемке стеклотары. За такую стекляшку, – он щелкнул пальцем по бутылке. – Давали налом евродоллар.
– Я тебе и сейчас могу дать евродоллар.
– Но детство не можешь.
– Грустно, – сказал я будто грустно. – Ностальгия, Паш? Есть такое? Это кризис среднего возраста, мне на психотерапии исправили. Сходи.
– Хожу. Куда деваться? – Вжик хряпнул лютым глотком, кинул на задние зубы арахис. – Но ты скажи, Алек, как так получается, Джексон в школе был бунтарь. Вспомни скандал, как он во время гимна не встал. Говорит, я музон не узнал, слуха нет совсем. А теперь на площади кричит «цэ ка!». Что с людьми происходит?
Я хотел сказать о дураке-радикале, который к сорока годам не стал консерватором, но вместо этого спросил:
– А Ермес Олимбаев, где он сейчас не в курсе?
– Ермес? Он не изменился: жучара, жулик и хитрец. Работает в «Госпроме». О! Браслет мне подарил, – Паша приподнял рукам и продемонстрировал лейбл «Государственный Промоушен». Сам браслет не впечатлял,