Стена студит спину, доска режет локоть. Кирпич, второй, четвертый. Третий я забыл. Это плохой кирпич, неправильный, пусть валит в гнилую глину. Можно посчитать вдоль пола и вверх, потом умножить, как таблицу Пифагора. Нет, есть аналогия красивее: кирпичная стена – молекулярная решетка. Молекулы построены из атомов. Есть и еще меньше частицы. Протоны, по-моему. Электроны, нейроны. Все это движется, путается, лепится, разделяется. Всегда. Вечно. На атомном уровне смерть неприметна. Иллюзорна и бесполезна. Сознание исчезает как целое, но его терабайты продолжают движение, тело исчезает, но атомы, протоны, вся херня – наверное, вечная штука. Тогда чего мне бояться?
***
Некрофилия голимая. Так подумал я через три часа перед скульптурой Павлика Матросова на аллее городского Парка Памяти. Со стороны проспекта шел высокий человек с многообещающим дымком над головой. Мне повезло, стрельнул сигаретку (благо, пальто скрывает пижаму), закурил, выбывая из госпрограммы. Без приза обойдусь. Сегодня – фартовый день. Счастье свободы – наивысшее наслаждение! Пересолите, переперчите пропеченную в уголь котлету и ешьте. Потом вы оцените воду, ее невообразимый студеный вкус, ее жизнетворящую музыку, ее необходимость и незаменимость. Свобода-вода. Свобода – дыхание. Нет, теперь я понимаю мятежников, враги наши знают, за что воюют.
О тихая моя свобода и неживого небосвода ты мандельштамовский хрусталь. Были в древности поэты, а зачем? Живопись системнее, всегда хотелось быть подпольным художником. Спрятаться и рисовать, пока на свободе?
Свобода. Ты ее не ценишь, пока не посидишь в тесной камере, пока не собьешь в кровь пальцы о дверь. Пока не смочишь своей кровью иссушенные губы. А жажда убивает, унижает, сводит с ума, и ты готов умолять, признаваться, только глоток воды. И откройте двери, ради Бога!
Вдруг выпускают, ведут на второй этаж в кабинет, где ждут тебя молодые щекастые опера. Первым делом, получаешь локтем в грудину, потом сборником кодексов по голове. Учтивое предложение явки с повинной. А ты вину чувствуешь, осознаешь, но в чем она не понимаешь или не помнишь. У тебя забирают ботинки, но обещают дать взамен вещество кремового цвета. В пакетике прозрачном. Не заманчиво. Отказываешься, конечно, порошок, дескать, стоит больше чем все, что есть у меня. Они скажут, что ничего, ничего, разбавим крахмалом, сахарной пудрой, технология отработана, но к чему эти сложности, эти интриги, надо сознаться. А то, видишь, провод на щиколотку… Тут уже знакомый консьерж-оперативник в тапках говорит, что мочки ушные прижечь продуктивней…
Электроды повисли, как серьги. Это видно в бывалом зеркале, притаившемся за шкафом, из которого змеиным синим языком свесился рукав форменной куртки. Разряд! Мрак. Гарь. Паралич. Боль! Страх. Электроудар. Резина. Запах жженой пластмассы.
«Аппарат непродуктивно сломался», – сказал из тапок консьерж. Он – мой самый лучший друг. Надо ему помочь. Я готов.
Мерцает лезвие перед лицом. «Отрежем веки с глаз? Как заусенцы». Потом провал. Тьма. Пробуждение.
«Средство индивидуальной защиты