Как отворилась дверь – я даже не заметила. Лишь почувствовала, как меня обнимают чьи-то бережные, заботливые руки и… наконец зарыдала. Во весь голос, во всю силу легких, во всю кажущуюся невыносимой боль.
– Может быть, я в школу сегодня не пойду? – осторожно спросил Вадим, и я наконец вырвала себя из состояния прострации.
Наверно, в этот момент походила на барона Мюнхгаузена, который вытаскивал себя из болота за волосы.
– Почему не пойдешь? – спросила у сына, прислушиваясь к звукам, доносящимся с кухни.
Когда я прорыдалась в объятиях Али, мне показалось, что наступило облегчение. По крайней мере, тот ступор, который восприняла как состояние, в котором мне стало проще дышать, почудился мне спасительным.
– Тебе плохо. Вы с папой поругались, да? – спросил Вадим, и я до боли прикусила нижнюю губу, чтобы только не сказать всего того, что сейчас жило внутри.
Во-первых, потому что погружать в это все сына было последним, что я стала бы делать. Во-вторых, я ведь пока не разобралась в случившемся.
Когда живешь с человеком более десятка лет, когда делишь с ним быт, проблемы, заботы – кажется, что он становится твоей частью. И сейчас, раздумывая об этом, я понимала – просто так верить на слово Лемешеву я не должна.
Даже если у меня на руках находились фотографии, свидетельствующие о параллельной жизни Антона. Может, этому найдется хоть какое-то разумное объяснение? Ведь я просто обязана сначала выслушать мужа, а потом уже делать выводы, не так ли?
– Мы с папой немного недопоняли друг друга, но в этом нет ничего страшного, – заверила я Вадима, поднимаясь с постели, на которой сидела, обхватив себя руками.
Меня окутало странным лихорадочным ощущением, от которого в венах вскипел адреналин. Все взаправду решаемо и ничего не случилось. Я зря поверила Лемешеву. Я напрасно вообще пустила его на порог своего дома. У Антона неприятности, но когда он вернется, мы непременно их обсудим. А потом найдем выход – вместе, сообща. Как это было всегда до этого момента. Правда, сейчас все обрело довольно внушительные масштабы, но мы должны были справиться и с этим.
– Хорошо, мам, – проговорил сын, и на лице его я увидела сомнение. – Тогда я собираюсь и пойду. Но ты мне звони, если что.
Услышав его слова, я всхлипнула. Даже представлять не желала, что будет, если вся эта история окажется вовсе не сказкой, возникшей в больном воображении Романа Юрьевича. Ладно… возможно, Антон меня разлюбил, встретил другую, захотел иного счастья. Но Вадим? Они ведь с отцом так близки!
– Обязательно позвоню, хотя бы просто для того, чтобы сказать, как сильно я тебя люблю, – ответила сыну, с трудом переставляя ноги, чтобы подойти к Вадиму.
Он прижался ко мне и я вдохнула аромат его волос. Сколько бы ни было сыну лет, порой мне казалось, что он все еще тот малыш, которого я впервые увидела в родильном зале.
Вадим